– Может, но трогать не надо не поэтому.
Я оглядела его комнату и заметила, что в воздухе висит дым.
– Погоди-ка… это… – Глаза у меня округлились, когда мой взгляд упал на комод. – Это кальян?
Лэндон снова засмеялся, и я совсем растерялась. Он покачал головой, обошел кругом свою неубранную кровать и остановился прямо передо мной. Я вскинула подбородок, встретилась взглядом с его печальными глазами, и он взял мое лицо в ладони.
– Мне нравится, Нова, что ты ничего в этом не понимаешь, – сказал он, проводя пальцем по моей щеке, и вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет. – Ты слишком хороша, чтобы знать такие вещи.
– Я понимаю, что это, – возразила я. – Но зачем тебе это и почему я ничего не знала? Я думала, мы все знаем друг о друге.
Лэндон грустно улыбнулся и провел пальцем по моей нижней губе:
– Поверь, Нова, тебе лучше не знать и половины того, что делается у меня в голове. Ты слишком красивая и хорошая. – Он кивнул на кальян. – И для этого тоже.
«Не слишком. Поговори со мной» – так я подумала тогда. Но ничего не сказала. Ничего.
Я моргаю, стараясь прогнать эти мысли из головы, вытираю мокрые глаза, беру двумя пальцами листик марихуаны.
– Кто ты такой, чтобы решать, что мне надо знать, а что не надо? – бормочу я, а в груди все болит – там, где сердце. – Почему нельзя было просто сказать, что происходит, а не решать, для чего я слишком хороша? Почему нельзя было сказать и позволить мне решить самой? Почему ты со мной даже не поговорил, а просто бросил меня? Здесь. Одну. И теперь у меня в голове все время эти долбаные цифры. Я чувствую себя такой потерянной!
Надежда на новый чудесный день разом пропадает, но мне к этому не привыкать. Я уже столько раз пыталась быть как все, улыбаться, чувствовать себя искренне счастливой. Я сижу и злюсь все сильнее, а от этого чувствую себя виноватой, а чувство вины еще больше злит. И вот уже голова у меня идет кругом, и я даже не могу вспомнить, как оказалась в этом кресле.
Сквозь головокружение и мельтешение мыслей я слышу скрип двери, и входит Куинтон. Я бросаю листик на кучку других, но поздно: Куинтон уже заметил. Он открывает дверь шире, смотрит на меня, изогнув бровь, на лице у него написано любопытство.
– Что это ты сидишь тут одна? – спрашивает он, а следом за ним входит и Тристан с большой картонной коробкой, весь красный, в бисеринках пота.
– Так просто. – Я усаживаюсь поглубже в кресло, стараясь не замечать, что слезы щиплют глаза. – Сижу, и все.
Куинтон подозрительно смотрит на меня, закрывает дверь, неторопливо подходит сзади к дивану, перескакивает через спинку и тяжело падает на сиденье.
– Куда это ты убежала тогда из моей комнаты? – спрашивает он, закидывая на стол ноги в незашнурованных ботинках. На рубашке у него три дырки снизу и еще одна на воротнике, а в придачу еще чернильные и угольные пятна и разводы.
Я обхватываю себя за плечи и крепко сжимаю в руке телефон.
– Все время здесь была. Честно.
– Вот блин! – У Тристана на руках вздуваются мускулы, он с грохотом ставит коробку на кухонный стол и тыльной стороной ладони вытирает пот со лба. – Тяжеленная, сволочь.
– Ну, можно было и не тащить все трубки сразу, – говорит Куинтон, не сводя с меня остекленевших глаз. – Взял бы одну-другую.
Тристан начинает рыться в коробке, достает трубку за трубкой и раскладывает на столе.
– Еще чего? От халявных трубок отказаться? Не такой я дурак.
Куинтон, кажется, хочет что-то возразить, но закрывает рот и переводит взгляд на меня:
– Но ты же куда-то пропадала? Я тут совсем недавно проходил, тебя не было.
«Потому что я была в туалете и чуть все внутренности не выблевала, потому что вижу, какой ты сексуальный, и чувствую себя виноватой. А потом решила записать на видео свои извращенческие мысли о тебе».
Я начинаю нервничать и пытаюсь сменить тему:
– У вас тут есть что-нибудь выпить? – Я моргаю от дыма и нажимаю кончиками пальцев на веки. Голова у меня делается какая-то тяжелая, и ее все ведет куда-то в сторону.
Тристан поднимает глаза от коробки, пряди белокурых волос падают ему на глаза, а уголки губ изгибаются кверху.
– «Бакарди», например?
Безучастно глядя на него, я поднимаю палец – не средний, хотя и очень хочется. Глупо, но сейчас глупость – это как раз то, что нужно.
– Одну.
– Одну незабываемую рюмочку, – дурачится Тристан, сжимая в руке трубку. Я прищуриваюсь, он хохочет и нечаянно роняет трубку на пол. Нагибается, чтобы поднять, теряет равновесие и ударяется головой о крышку стола. – Блин! – Встает, потирая голову.
Я все смотрю на косяки в пепельнице, на тонкие струйки сероватого дыма, поднимающиеся от них, и какие-то смутные, бессвязные мысли беспорядочным потоком движутся у меня в голове.
– Зачем вам это? – спрашиваю я, потому что действительно хочу услышать ответ, хочу понять.
Куинтон знает, куда я смотрю, и лицо у него вытягивается, будто он только что эти косяки увидел.
– Блин, кто непотушенные оставил?
– Так уже было, когда я пришла, – говорю я, разглядывая свои ногти.
Тристан фыркает и ставит пустую коробку рядом с переполненным мусорным ведром на кухне.
– Ой!
Куинтон закатывает глаза.
– А почему ты их не потушила? – спрашивает он меня, убирая ноги со стола.
– Не знаю. – Я ломаю голову в поисках правдивого ответа, и тот, который находится, оказывается страшноватым. «Потому что хотела понять, что это такое – чем это было для него».
Куинтон наклоняется, берет косяки из пепельницы и легонько придавливает о край стола, чтобы погасить.
– Тебе эта гадость не нужна, Нова. Поверь мне. Ты для этого слишком хороша.
При этих его словах меня охватывают раздражение и досада, хотя я и не знаю, в Куинтоне ли причина, или я просто срываю на нем зло, или этот дым пробуждает мою темную сторону.
– Откуда тебе известно, что мне нужно? Ты меня даже не знаешь.
– И ты меня не знаешь, – говорит он спокойно и кладет потушенные косяки на стол. – Поэтому давай я тебе кое-что объясню. Тебе не нужно приходить сюда, сидеть со мной, говорить со мной и звать меня на концерт. Тебе не нужно ничего знать обо мне и об этом долбаном во все дыры мире, в котором я живу, Нова. Поверь мне.
С непроницаемым лицом я наклоняюсь ближе и беру со стола один косяк:
– Ты меня тоже не знаешь, не знаешь, что мне нужно, поэтому не учи меня. – Я поступаю неправильно, но не нахожу в себе воли, чтобы задуматься и остановиться. А когда воли нет, держаться уже не за что. И я падаю.
Нетвердой рукой сую косяк в рот и, не обращая внимания на недовольные взгляды обоих, прикрываю его рукой и щелкаю зажигалкой. У меня должно получиться. Я уже один раз курила сигарету, и несколько раз мне случалось надышаться дымом, когда я приходила к Лэндону, а он курил кальян с приятелями под видеоигры. При них Лэндон со мной не разговаривал, и это был один из тех редких случаев, когда он не скрывал от меня эту часть своей жизни.
Но я все-таки не ожидала, что будет так горячо. Как только удушающий дым заползает в горло, я начинаю кашлять и задыхаться. Наклоняюсь вперед, вытянув руку с зажатым в пальцах косяком, чтобы он был как можно дальше от лица.
– Вот блин! Нова, тебе плохо? – Тристан поспешно обегает вокруг дивана, вынимает у меня из руки косяк и, зажав его между пальцами, вытягивает руку подальше от моего лица. – Что ты делаешь?! Ты же не куришь эту гадость.
– Ты тоже меня не знаешь. – Я выпрямляюсь и снова кашляю, на глаза наворачиваются слезы.
Куинтон хмурится, забирает у Тристана косяк, и Тристан похлопывает меня по спине, хотя я вижу, что он еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.
Зажав косяк между пальцами, Куинтон вставляет его в рот, грудь у него приподнимается, когда он затягивается и задерживает дым в легких. Он кладет косяк на край пепельницы, откидывается на спинку кресла, запрокидывает голову и выпускает облако дыма под потолок.
– Нова, ты бы лучше шла домой, – вяло говорит он, проводя рукой по лицу, веки у него тяжелеют. Тристан плюхается на диван рядом с ним.
Кажется, надо бы разозлиться на него, но сейчас я не могу ничего чувствовать по-настоящему. И сознание, и тело деревенеют, отсчет прекращается, потребность в контроле отступает. Тишина. Не понимая даже, что делаю и зачем – потому ли, что хочу понять, или просто от дыма у меня мутится в голове, но я протягиваю руку через журнальный столик и беру косяк. Куинтон поворачивает голову и смотрит, как я сую его в рот. В точности копируя его, я вдыхаю полной грудью, задерживаю дым в легких, балансирую на грани неизведанного, жду, жду, а потом наконец выдыхаю и падаю в пропасть, не зная, чего мне потом будет стоить вскарабкаться обратно. И захочу ли я. Может, это и есть то, чего я искала весь этот год. Может, я ждала этого падения. Я уже не знаю, чего я хочу и кто я без Лэндона. Мной движет одно только отчаянное стремление разобраться во всем этом.
