был все-таки евреем. Он только что в ногах не валялся (попытка стать на колени – была) утверждая, что если дорогой племянник (видевший его впервые в жизни) не спасет его, то Кабинет его неизбежно прикончит. Да, и оставит жену – вдовой, а четверых детей – сиротами. Дальше с потрясающей логикой было заявлено о неизбежном сиротстве, к тому же, еще и пятерых очаровательных внуков. И если дорогой племянник откажет ему в пустяковой просьбе, то пусть лучше собственноручно пристрелит его прямо здесь, поскольку это куда милосерднее. С этими словами он начал совать в руки ошеломленного инженера непонятно откуда появившийся пистолет. Рыдал, проливая светлые и необыкновенно крупные слезы, и все норовил поцеловать хозяину руки. И человек, который не поддался бы, скорее всего, ни на какие угрозы и посулы (поскольку имел весьма абстрактное представление о жизненности первых и очень слабое – о истинном значении чисел, которые стояли за вторыми), не выдержал нестерпимого смущения и брезгливости к столь недостойному свободного гражданина поведению. К тому же задача носила совершенно нейтральный характер, была на диво грамотно сформулирована и относилась к тому классу проблем, для решения которых "Мультиграмма" собственно, и создавалась. Динамика и исход процессов в неравновесных средах, будь то метеорологические процессы, картина турбулентности среды, обтекающей тело, движущееся со сложнопеременной скоростью или стратегия развития корпорации в большом массиве некоторых формализуемых условий. Более того, – она чрезвычайно подходила для испытания комплекса на пределе возможностей. Прямо-таки как будто специально для этой цели была создана. Он бы, пожалуй, тоже такую выбрал. Что бы ни представлял из себя этот самый Кабинет, он заслуживал уважения хотя бы, потому что на него работали на редкость приличные математики: по имеющемуся массиву не было ни малейшей возможности установить, из какой именно области была добыта эта диковинная система уравнений.
О вы, жестковыйные, привычные судить и осуждать, но не привыкшие к тому, что вам лобызают руки, – не думайте, что в подобных обстоятельствах чувствовали бы себя непринужденно, а отказали бы – с легкостью. Тут нужна особая тренировка, почти напрочь отсутствующая у интеллектуалов в так называемых цивилизованных странах.
VI
– Так вы отказываетесь?
На лице Гельветова промелькнуло мученическое выражение человека, вынужденного двадцать раз повторять одно и то же разнообразным, но и одинаковым идиотам, которые ко всему прочему просто не желают понимать.
– Я тысячу раз говорил и опять повторяю: не отказываю, а просто не могу. Как не могу даже при всем желании поднять двести килограммов.
– Да вы понимаете, что речь идет о государственных интересах?
– А это я слышал две тысячи раз.
– Слушай, Чангуров, – что он о себе думает, а? Что у тебя, бл…, за кадры такие?
– Мучаюсь, Андрей Антоныч, но других у меня нет.
– Слушай, – ты что о себе возомнил, а? Думаешь, без тебя не обойдемся?
– Это как вам будет угодно. Могу только от всей души пожелать вам всяческих успехов.
– Нет, что тут у вас вообще творится, не понимаю? Каждое говно начинает считать себя незаменимым, становится в позу и качает права. В прежние времена ты бы у меня…
– В прежние времена вы бы выясняли отношения не со мной, а с другими соискателями, – Гельветов распахнул объемистый портфель, как самурай – вскрывает живот в ходе традиционного сеппуку, и начал бурно выхватывать оттуда толстые пачки бумаг, – вы думаете, – вы один такой, а? Так поглядите! И все срочно! Сверхсрочно! Вне очереди! Вне всяких очередей! Первостепенной государственной важности!
Гость побагровел, но сдержал себя, как сдерживают неподъемный груз, и сказал чеканным, железным голосом и почти спокойно:
– Мне на все это – плевать, меня интересует только одно: когда я получу то, что мне нужно?
– После того, когда мы справимся хотя бы с чем-то из предыдущего. Или после того, как нам официально укажут, что за чем делать и гарантируют полную неизменность очередности. После того, как все вы, государственные люди, окончательно определитесь, кто будет давать нам официальные указания. Гос-споди! Ведь находятся же еще деятели, которые ругают План! Да это же мечта! Отдых души!!!
– Павел, по-моему это так называемая попытка скрыть за истерикой собственное неумение работать.
– Да-а? У меня всего-навсего пятнадцать человек, которые мало-мальски в курсе. У всех все – сверхсрочно. Каждый находит высоких покровителей, чтобы протолкнуть свое дело – в первую очередь. Все требуют, чтобы я выехал лично, потому что их дело – самое важное в Союзе. Меня посылают на Алтай по части твердого топлива, чтоб я заодно решил вопрос с бронированием вертолетов, и это еще хорошо, потому что вертолеты – в Улан-Удэ, но когда очередной государственный человек доходит до еще более высоких кабинетов, мне звонят из ЦК, чтобы я немедленно ехал в Питер, на ЛОМО, я спрашиваю, – в чем дело? Там сначала возмущаются самим фактом вопроса, потом говорят, что это – жутко секретно, потом говорят более-менее конкретно, я предлагаю сотрудника, чтобы он решил эту проблему, после чего немедленно начинается скандал! Потом меня все-таки выдергивают в ЛОМО, но там я опять ничего не успеваю, поскольку через десять дней меня выдергивают в П-пензу, в НПО "Заречное"! – Он замолчал, тяжело дыша и машинально стараясь пригладить волосы. – А я не могу решать все эти ваши сверхсрочные вопросы, пока не решу проблемы по-настоящему фундаментальные. Поняли?
– Так чего вы хотите?
– Немного. План. Решать самому, каким образом группировать заявки, чтобы решать их рационально. Опытное производство, чтобы работать на своей базе, а не по городам и весям н-необъятной Родины.
– Я не могу ждать!
– Так ведь все равно придется! Но только при моем раскладе вы хотя бы имеете шанс дождаться.
– Слушай, ты не еврей, а? А то уж больно интонации ж-жидовские… У-у, – грузный седой человек глянул на Гельветова с яростной, но и брезгливой ненавистью, – в прежние времена ты бы у меня… я б тебя…
Ага. Наслышаны. Вот только сейчас не прежние времена, и ты меня в шарашку не законопатишь. Руки коротки, хряк. Хряк из
