– Выходит... Мы все – мертвые? Как тени в Аиде?
– Зачем думать об этом, маленький ванакт?
– А может, ОНИ, эти, с Олимпа, правы, что не пускают нас в Океан? Зачем людям второй Аид?
– Из Аида нельзя вернуться, маленький ванакт. Из Океана – можно. Иногда...
– Эй, по корабля-я-ям! Как с водо-о-ой?
– На два дня-я, Диоме-е-ед!
– На три-и-и!..
– На день хвати-и-и-ит!..
– Шардана-а-а?
– Воды нет, вино е-есть! Плыви к на-а-ам, Да-а-аме-е-ед!
– Эй, Калха-а-ант! Что боги-и вещаю-ю-ют? Земля скоро-о-о?
– Бо-о-о-оги-и-и!..
– Несите нас, паруса, вперед!
Плещись, вода, за кормой!
Мы – смертные, но бессмертных путь
Предстоит нам пройти.
* * *
Первым Трезубец увидели на «Пенелопе». Как чувствовал Любимчик – вперед вырвался, вспенил веслами седую воду...
– Земля-я!
Туман над Океаном, такой знакомый, такой привычный. Разве что впереди, над почти невидимым горизонтом, чуть светлее стало...
– Земля-я-я!
Нет, не земля – скалы! Еле заметные, темные, острые, словно наконечники стрел. И туча над ними – тоже черная.
– Трезубец, дядя Антиген?
– Она и есть, маленький ванакт. Да только не спеши, далеко еще...
Легко сказать – не спеши! Завопили вокруг, заорали. Взлетели весла выше мачт.
– Земля-я-я-я!!!
Не выдержал я, к черному изогнутому носу бросился, в смоленое дерево вцепился. Земля! Пусть это только остров, пусть нам еще плыть и плыть...
Земля!
Не торопились скалы – не спеша, медленно-медленно вырастали из серого тумана. Огромные, невероятной высоты. Что Оса, что Пелион, что Снежный Олимп по сравнению с этими черными громадами, увенчанными неровной шапкой дыма?
– Огненные горы, дядюшка?
– Огненные. Гефестовы...
И вот уже буруны видать, у подножий Трезубца кипящие, и другие скалы – чуть дальше, чуть пониже. Но это уже не так важно, и даже белый парус – такой родной, знакомый, – мелькнувший в узком проливе между скал, даже чайки – все это пустяки, мелочи...
Солнце!
Настоящее, живое, горящее ярым огнем, разгоняющее ненавистный сумрак! Радуйся, Гелиос Гиперионид!
А потом мы увидели радугу...
– ...Этот остров по-всякому кличут, маленький ванакт. Да только не в назывании сила... Ну, смотри, смотри, впервой тебе еще, не нагляделся!..
Не нагляделся – век бы смотрел! Огромная бухта, окруженная отвесными горами, водопады, рушащиеся с невероятной выси прямо в море... Потому и радуга. Радуйся, Ирида Многоцветная!
...И паруса над черными кораблями. И город на холме.
И золотое сияние колонн гигантского храма на самой вершине.
– А ты говорил, что пусто тут, один камень!
– Повезло нам, маленький ванакт. Только непростое это место, ох, непростое! Слушай да запоминай...
– Вот чего я вам, парни, скажу: это, стало быть, остров Кирки...
– Да не Кирки, пень ты амбракийский! Калипсо-нимфы это остров. Она, Калипсо, каждого, значит, во дворец свой кличет, а кто ее не ублажит до визга поросячьего, того она камнем делает!..
– Сам ты пень амбракийский! Ишь, приап свой расчесал! Это земля Атланта, ясно? Ее Поседайон Черногривый со дна поднял. Трезубец видел?
– Да какая разница, парни? Бабы и вино там есть?
– Е-е-е-е-есть!!!
– Земля! Земля-я-я! Земля-я-я-я! Земля-я-я-я-я-я!!!
Земля! Настоящая! И пыль скрипит под подошвами сандалий!..
– Внимание, богоравные!..
Да какое там внимание, если под ногами – каменная пристань, если на сходнях одурелый народ только что не давится, только что по головам не ходит!..
...А город хорош! Всем городам город, куда там Аласии! Шумит толпа на пристани, разноязыкая, пестрая. Живые люди – не призраки! Из харчевен мясом, на углях жаренным, тянет, торговцы по всем углам товар выхваляют...
...И каменные стены на холме. И блеск золотых зубцов. И многоцветные крыши огромных зданий...
– Повторяю! Всем – всем! – надо вернуться на корабли до захода солнца. Ясно? Никого ждать не будем! Идоменей?
– Диомед верно говорит, парни. Только до заката!..
– Да ладно! Да понятно! Да о чем вы? Тут бы часок единый землю твердую потоптать!..
– Одиссей, ты бы насчет провизии...
– Ну, это как водится!..
– ...Всем вернуться до заката! Ясно? Всем ясно? Ну, чего стали, мужи ахейские, вперед!
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
– Был здесь, Идоменей?
– Не был. Дядя Астерий рассказывал. Там, на холме, где колонны золотые, главный храм. В нем здешние басилей собираются, суд вершат. А рядом деревья, видишь, какие высокие? Возле них, говорят, звери дивные бродят, вроде слонов ливийских, но побольше. Только туда нас не пустят...
– И не надо. А кто здесь живет-то?
– Да кто угодно, Тидид. И наши, критяне, и ахейцы, и пеласги. Только ты с ними поосторожнее.
– Да в чем дело, Идоменей? Кормчий мой, Антиген, меня пугает, ты пугаешь...
– Я-то не пугаю. Скоро сам, Диомед, поймешь. Только не забудь – до заката...
* * *
– Да, уважаемый гость, ахеец я. Из самих Афин я, из города славного, который основал великий Тезей... Да, этот город тоже хорош, слов нет. Сколько я здесь живу? Гм-м-м... Так вроде всегда тут и жил...
Хорошо быть живым среди живых! Толкаться на улицах, пробираться через шумящую толпу, глотать кислое вино в дымной харчевне, прицениваться к дивным бронзовым кинжалам с двумя лезвиями...
Хорошо!
Оглушил город-муравейник, потянул в глубь узких улочек, через вымощенные цветным камнем площади, через мраморные мосты, висящие над гладью каналов.
Ну и город! За месяц не осмотришь!
За вторые стены, туда, где храм-великан золотом горит, я идти не решился. Во-первых, Мантосу-гетайру обещал, иначе бы не отпустил меня одного чернобородый. А во-вторых, и в муравейнике своя опаска есть. Хорошо нас встретили, даже расспрашивать ни о чем не стали. Но...
Но все-таки странно как-то. Со всех сторон шум, со всех сторон разноязыкая молвь. Кое-что мимо ушей пролетает, а кое-что очень даже понятно. Первого же встреченного ахейца – того самого оружейника, что кинжалы предлагал, – я чуть ли не в допрос пыточный взял. Кто, Да откуда, да здесь отчего?
...И в самом деле! Торгует народ, винишко попивает, девицы полуголые из-за дверей подмигивают, воины в шлемах с хвостами по улицам топают. И где? Посреди Океана?
Да только не помог мне оружейник. И другие, с кем я уже по-хеттийски да по-финикийски беседы вел. Живут здесь – и живут. А потому живут, что город больно хорош.
И все!
Рассказывал мне Одиссей про лотофагов с глазами на затылке (ой, врет, поди, рыжий!). Так те лотос каждый день жуют, оттого в полном помрачении пребывают.
А эти?
Кипит жизнь на людных улицах, сияют золотом храмы, от рощ миртовых, что у каналов зеленеют, дух свежий, радостный. А все-таки не так что-то!
