Тильда смущенно покосилась на Джин Шалон, пролепетала:
— Капитан-генерал…
— Я спросила, что с ней? Чем она больна? А, ладно… — Аш протолкнулась мимо них, ворвалась в покои, оставив стаю возмущенных служанок и фрейлин разбираться с эскортом, бросилась к кровати и откинула занавеси балдахина.
В лицо ей ударила вонь перегара. Аш закашлялась.
Герцогиня Флориан, во всей одежде, в мужском камзоле, рубахе и штанах, ничком распростерлась на постели. Из открытого рта на простыню стекала струйка слюны. Дыхание пропиталось алкоголем. Пока Аш стояла у кровати, растерянно уставившись на нее, Флориан начала яростно храпеть.
— Она что, была сегодня днем на стене?
Белое личико Джин Шалон возникло совсем рядом с Аш.
— Я ей говорила не ходить. Я ей говорила, что не подобает женщине смотреть на такое, от чего сам Господь отворачивает лик свой. Но разве она меня послушает? Никогда она меня не слушает!
— Очень рада это слышать. — Аш нагнулась и заботливо укутала ноги Флориан волчьей шкурой. — Если не считать сегодняшнего случая. И долго она упивалась до бесчувствия?
— С заката.
«С часа убийства заложников».
— Ну, больше это не повторится, — губы Аш дрогнули. — Выпивка кончилась. Ладно. Если проснется, пошлите за мной. Если нет — не тревожьте ее.
Она вышла из дворца в задумчивости, мельком отмечая болтовню эскорта Людмилы Ростовной, боль в обожженном бедре и натруженных мышцах ног. От усталости все вокруг плавало в смутной дымке. Только ночной мороз, встретивший на улице, заставил ее полностью очнуться.
Ковш успел повернуться вокруг небесной оси. Через несколько часов кончится Рождество и наступит рассвет Стефанова дня.
В темном небе полыхнула яростная голубая вспышка.
Началось!
Снаряд с греческим огнем прочертил над ними крутую дугу, заливая мостовую сполохами адского пламени. В холодном голубом сиянии метнулась человеческая тень, кто-то торопился потушить смолу, пролившуюся у самой стены.
«Зараза! Уже? Гелимер расстался с надеждой заполучить обратно своего генерала и плюнул на перемирие?..»
Еще один снаряд промелькнул высоко в небе и скрылся за стенами Дижона.
— В укрытие, — приказала Аш, поспешно отступая под арку дворцовых ворот. Еще одно ядро, на этот раз каменное, ударило в мостовую. Аш ступнями почувствовала, как содрогнулась земля.
— Мудососы, — пробормотала Людмила, прибавив пару нелестных слов насчет меткости визиготских пушкарей. Отряд согласно заворчал. — Да еще и на самое Рождество! Босс, разве перемирие не должно продлиться до завтрашнего возвращения лорда Фернандо?
Аш прислушалась — всюду тихо, и обстрел прекратился…
«Визиготские осадные машины и боеприпасы, порядок пехотных штурмовых отрядов?» — Аш мысленно сформулировала вопрос и, покачав головой, решила не произносить его вслух.
Какой смысл спрашивать каменного голема — он сам получает донесения через гонцов, а значит, с опозданием на две-три недели.
По крайней мере, значит, и Гелимер не сможет использовать его тактические советы против нас. Может, Дикие Машины и говорят с големом, но Гелимеру от этого толку нет. Да и Годфри бы его услышал. Хоть что-то…
Она застыла на месте.
— Капитан? — окликнула Ростовная, как видно, уже не в первый раз обращаясь к ней.
— Что?
Аш смутно отметила, что обстрел не возобновился — стало быть, это не подготовка к штурму, а просто выходка заскучавшей пушечной команды, возможно, пьяных франкских наемников Гелимера. От этой мысли сразу исчезло облегчение, которое испытала Аш, поняв, что перемирие продолжается.
— Возвращаемся в башню? — Людмила вглядывалась в темноту проулка, обманчиво освещенного брызгами догорающего греческого огня. — Капитан, что с вами?
Аш прошептала непослушными губами:
— Я… только что поняла. Как я раньше не додумалась?!
3
Полосатый поросенок копался рыльцем в снегу, усердно виляя веревочным хвостиком. Аш смотрела, как осколки заледеневшей корки разлетаются над его головой. Вот он прорылся сквозь мягкую белизну под настом. Показались бурые прошлогодние листья. Поросенок захрустел желудями и удовлетворенно хрюкнул.
Человек с бородой цвета спелого желудя откинул капюшон и обернулся, чтобы взглянуть на нее.
— Аш.
— Годфри.
Усталость удерживала ее на самой кромке сна. Совсем не трудно было одновременно сознавать себя лежащей на соломенной подстилке у очага в отрядной башне, слышать перешептывания пажей и оруженосцев, становившиеся все глуше по мере того, как сон овладевал сознанием, и вслух обращаться к голосу, звучащему в сновидении.
Сон принес и образ, ясный и точный: крупный широкогрудый человек, узловатые ступни виднеются под длинным подолом зеленой рясы. В косматой бороде появились белые волоски, а у губ и вокруг глаз пролегли глубокие морщины. Обветренное лицо и прищур глаз, привычных к зимнему ветру и летнему солнцу.
— Когда мы с тобой встретились, ты был не старше, чем я сейчас, — тихо проговорила Аш. — Христос Иисус, я чувствую себя столетней старухой.
— И выглядишь соответственно, готов поспорить.
Аш фыркнула.
— Годфри, ты не слишком почтителен!
— Какое уж почтение к голодной ободранке-наемнице!
Годфри в ее сне присел на корточки, не обращая внимания на облепившие подол рясы комья мокрого снега, и оперся на ладонь, до запястья утонувшую в снегу. Аш смотрела, как он пригнул голову (плечи внизу, седалище задрано кверху — вот-вот кувырнется), чтобы заглянуть между ног рывшегося в снегу трехнедельного поросенка.
— Годфри, что ты, прах тебя побери, вытворяешь?
Сновидение отозвалось:
— Смотрю, вепрь это или свинка. У свинок характер помягче.
— Годфри, я все равно не поверю, что ты провел детство в Черном Лесу, заглядывая в задницы кабанам!
— Свинка . — Снег вспучился, и показалось перемазанное рыльце дикого поросенка. Золотистые глазки подозрительно оглядывали окружающий мир из-под невероятной длины соломенных ресниц. Годфри-сновидение тихо и бесконечно долго приговаривал ласковые словечки. Аш уплывала все дальше в забытье. Наконец священник очень осторожно и плавно протянул руку.
Свинка снова зарылась пятачком под снег. Пальцы человека нежно почесали то местечко за ухом, что даже зимой не обрастает грубой щетиной, а покрыто только мягкой пушистой шерсткой. Рыльце вздернулось и послышалось короткое фырканье, сменившееся на удивление тонким повизгиванием. Годфри почесал смелее, его пальцы скребли горячую серую шкурку. Поросенок шлепнулся на бок, прямо на снег, и лежал, довольно похрюкивая, пока пальцы человека ласкали и чесали щетинистую шейку. Узелок хвостика радостно вилял.
