Василий Звягинцев - Андреевское братство

— А то я не знаю, княже… Из наших кто прискакал али как? Живой хоть?

— Смотреть буду. Пока вроде живой, только на ногах не стоит. С конями закончишь, выезжай по дороге, — я махнул рукой, показав направление, — до мостика, там и стой. Пушку картечью заряди. Этот проехал, и другой кто может недобрым часом…

Почти бегом я донес княжну до дверей бани. Здесь, в отдельном помещении, традиционно располагалось нечто вроде медпункта. И перевязочная, и аптека, и санпропускник. Всегда тепло, чисто, в достатке горячей воды, под крышей вдоль стен развешаны пучки целебных трав.

При беглом осмотре открытых ран на теле девушки я не обнаружил. Стянул с нее насквозь мокрый, некогда голубой гвардейский доломан с погонами сотника. Белая полотняная рубашка почти свежая, надета явно сегодня, без следов крови, но тоже мокрая.

Значит, в худшем случае, контузия, а скорее всего — смертельная усталость, отчего и обморок. Откуда она скакала и сколько, и почему одна? Кто указал ей единственно верный путь?

Я похлопал Елену по щекам. Длинные ресницы дрогнули, она открыла глаза. Долго смотрела, не понимая, где находится. Потом узнала.

— Это ты, князь Игорь? Слава богу… — Мне показалось, она снова собралась потерять сознание.

— Княжна, откуда ты? Что случилось? Ты меня слышишь?

— Из Ржева. Большое сражение. Отец послал с письмом…

— Почему тебя одну? Что там случилось?

— Не одну, с полусотней. В Селижарово засада. Письмо — здесь, — она потянулась рукой к голенищу сапога и уронила голову. Я едва успел поддержать ее, чтобы не ударилась о край лавки.

От Ржева, верхом, почти полтораста верст. Даже урожденному степняку тяжело, а тут — юная девушка, пусть даже и умелая наездница. Одно дело — княжеская охота, совсем другое — война. Рысью, галопом, карьером, через леса, буераки, речки, под вражескими пулями… Полусотня, наверное, погибла, спасая Елену… Селижарово — это плохо, это очень плохо…

Стаскивая с девушки узкие, покрытые липкой рыжей глиной сапоги, я увидел заклеенное в пергаментный конверт письмо, скрепленное красной великокняжеской печатью. Ладно, успею, несколько минут уже ничего не решают, а княжна мокрая до нитки, продута осенними ветрами, ее растрясло сотнями верст отчаянной скачки. Если даже не подхватит воспаления легких, завтра не то что в седло вновь сесть, по комнате пройти не сможет. Нам эти дела знакомы… Вот сейчас пропарить ее как следует, сделать массаж, напоить крепкой медовухой, завернуть в бурку, тогда, бог даст, и обойдется. А то поутру такое может начаться…

Когда я начал раздевать Елену, руки у меня дрожали. Чего теперь скрывать, года два уже я был влюблен в княжну до умопомрачения. Нет — почти до умопомрачения, поскольку у меня хватало сил не только избегать бессмысленных поступков, но и не подавать виду, что…

Хотя Елена, как мне кажется, догадывалась кое о чем, и обращенные на меня взгляды часто бывали благосклонны, а слова — любезны.

Хорошо, что по долгу службы мне доводилось появляться при дворе не слишком часто. И вот сейчас…

«Нет, нет, ничего не происходит. Ты просто оказываешь помощь раненому товарищу», — уговаривал я себя, сноровисто, но осторожно освобождая княжну от неуместных на ее прелестном теле предметов солдатской амуниции. Но кто-то опытный и умный собирал ее в далекий путь. Никаких не позволил ей надеть женских штучек, которые через десяток верст растерли б кожу до крови и сами расползлись бы в клочья на втором десятке.

Впервые я увидел вблизи и наяву ее остроконечные маленькие груди.

— Что ты делаешь, князь, оставь меня. — Елена вновь очнулась, дернулась назад, садясь на лавке, мне показалось — вознамерилась оттолкнуть меня ногами.

— Не думай о глупостях, Елена, я врач сейчас, а тебе очень плохо. Закрой глаза и подчиняйся. Перед дворцовым лекарем раздеться не боишься ж…

Наверное, и вправду чувствовала она себя так плохо, что прочее ей было безразлично. Она лишь слабо кивнула головой…

Не меньше часа я отогревал ее в лохани с горячей водой, оглаживал веником в парилке, проделал все приемы азиатского массажа, коему обучился в банях Бахчисарая и Тмутаракани. Я трогал, гладил, мял руками каждый вершок ее тела, к которому вчера еще не мог помыслить прикоснуться даже сквозь одежду. Запоминал каждый его изгиб, выпуклость и ложбинку, каждую родинку…

Мне показалось, что, полностью уже придя в себя, да и невозможно было не прийти после всех лечебных манипуляций, она специально изображала расслабленность и безразличие к происходящему, потому что иначе пришлось бы встретиться со мной глазами, вступить в разговор, а каково это Великой княжне признать, что в здравом уме она, обнаженная, общается наедине с почти равным себе мужчиной? Древнеримские матроны позволяли массировать и умащать себя благовониями рабам, а не патрициям, если только они не любовники.

Потом растер княжну вдобавок крепкой водкой, настоянной на травах, натянул на нее хоть и грубое, но теплое и чистое собственное белье. Завернув в черкесскую бурку, отнес в светелку за печкой.

Елена наконец ожила, лежала, распаренная, посверкивала глазами, понемногу отпивала медовуху из глиняной кружки.

— Ох, истинно рай земной! — сказала она, отирая пот со лба, и эти слова вдруг резанули меня по сердцу. Не знаю, отчего, но напомнили мне эти слова о чем-то страшном.

— Спасибо тебе, князь, спаситель мой. Ведь я на самом деле, а не для красного словца заново на свет родилась. Не представляешь, как мне было жутко. Ночь, лес, дождь, дороги нет, и мысли лишь о скорой смерти. До утра бы я не дожила…

Поверить ли в такое счастье — прекраснейшая девица Руси, завидная невеста, к которой сватались и кирай мадьярский, и круль польский, даже, говорят, сын базилевса византийского знаки внимания оказывал, к наукам светским столь расположенная, что прошлым летом экзамены экстерном за курс царьградского университета сдала, и как бы не собиралась в Сорбонне образование продолжить, лежит сейчас у меня в комнате и разговаривает не по протоколу великокняжескому, а запросто.

— Если бы с дороги сбилась — пожалуй, и не дожила. До Осташкова еще тридцать верст, никак бы не доехала… Тебе до дождя еще надо было шалашик соорудить, костерчик запалить или около коней согреваться… Но то дела солдатские, это мы знаем, как в лесу и две недели без еды и огня выжить, а ты, княжна, другим наукам обучалась…

Я говорил, а сам со страхом представлял: через версту-другую она бы непременно свалилась с седла. Только не на мои руки, а в дорожную грязь. Ну и…

— Бог миловал. — Княжна выпростала другую руку из-под мягкого войлока, вдруг провела пальцами по моей щеке. — Не только Бог, но и ты, княже. Видишь, как получилось? Давно я праздно мечтала оказаться с тобой наедине, и вот… Потому и выжила, что, и сознание теряя, помнила, к кому скачу. Самые последние трое ратников из моей охраны погоню на волжской переправе за собой в сторону Пено увлекли, а мне этот тайный путь указали и велели никуда не сворачивать. Кони, мол, сами выведут… Зачем только для нашей встречи такая страшная война потребовалась?..