Немига понимающе осклабился и снова кивнул. На его лице отразилось удовлетворение: ему показалось, что он начал понимать происходящее. Бывают же разные причуды у князей…
Но мне пришлось снова и уже окончательно ошеломить слугу.
– И еще, – строго сказал я. – Проследи, чтобы Рогнеда никогда не входила сюда и вообще не показывалась мне на глаза. Пока не родит, я не желаю ее видеть.
От Канателеня мне довелось узнать о печальной судьбе войска, высланного Вольдемаром из Киева почти сразу после захвата столицы. Юный воин стоял передо мной, и весь его внешний вид свидетельствовал о том, что парню и его товарищам по походу пришлось несладко. Правая рука Канателеня висела плетью и не двигалась, а один глаз был выбит, так что на его месте зияла ярко-розовая дыра. Лицо его было отекшим, но это, скорее всего, из-за долгого сидения под замком в ожидании казни.
Изгнанные из Киева воины на стругах спустились вниз по рекам до самого моря. В пути они не терпели ни в чем нужды, потому что селений по берегам было много, а грабить и убивать мирных крестьян воинство научилось еще во время похода с Вольдемаром. Разбой и бесчинства продолжались до того самого часа, когда струги вышли в открытое море. Старшим объявил себя хорошо знакомый мне Вяргис. Когда Канателень сообщил об этом, я хмыкнул – властолюбие и суровый нрав старого воина были мне знакомы. Ему все-таки под конец жизни удалось стать военачальником.
Правда, командовать воинством Вяргису пришлось недолго. Он прежде участвовал в набегах скандинавов на городки по побережью Черного моря, так что объявил своим товарищам, что именно этим они теперь и займутся.
Можно представить себе, какой ужас и разграбление совершили бы отчаянные головорезы, если бы не силы природы. Налетела буря, поднялась большая волна, и предназначенные для плавания по рекам струги стали смертельно опасными. Их заливало водой, раскачивало, и никто не знал, что делать. Устрашающие деревянные идолы на носах кораблей не помогли – языческие боги оказались бессильны перед лицом разбушевавшейся стихии.
– Нас выбросило на берег возле самого города, – рассказывал Канателень, поеживаясь от тяжелых воспоминаний. – Не успели мы выскочить, как суда разбило волной о камни. Многие утонули, но худшее ждало нас впереди. Мы ничего не могли сделать против бури, князь.
Стоявший передо мной Канателень даже казался удивленным, что они с товарищами не сумели совладать с морем. Мне оставалось только вздохнуть и покачать головой. Плавание по морю – опасная штука: если в двадцать первом веке начиненный электроникой лайнер «Коста Конкордия» выбросило на скалы и разбило волной, то что уж говорить о жалких суденышках, сколоченных для плавания по Волхову…
Приморский город, обнесенный каменными стенами, назывался Корсунь – по-гречески Херсонес Таврический.
Людям этого мира можно отказать во многом, но только не в отсутствии храбрости. Они жестоки, безрассудны и кровожадны, однако в безрассудстве и жажде наживы крылась своеобразная сила.
Едва горстка спасшихся с разбитых стругов воинов собралась на каменистом берегу под стенами незнакомого греческого города, как Вяргис тотчас же объявил недрогнувшим голосом, что они возьмут этот город приступом и, вырезав всех жителей, разграбят его дочиста.
Воинов спаслось человек сто, они дрожали от холода и были мокры до нитки, но сжимали в руках оружие и не сомневались – им все удастся, они всех убьют и разбогатеют.
А почему бы нет? Спустя всего несколько столетий Кортес с кучкой измученных, больных и оборванных солдат сумел покорить громадные царства индейцев в Южной Америке. Несколько десятков людей с маломощными аркебузами и зазубренными саблями поставили на колени миллионные империи…
Но Вяргису не повезло так, как Кортесу. Городские ворота открылись, и на спасшихся из моря людей налетела на сытых лошадях лихая греческая конница. Византийцы были хорошими воинами, а город Херсонес, находящийся в Крыму и постоянно подвергавшийся набегам степняков, научился оборонять себя.
Кого не убили, взяли в плен и обратили в рабов. Наиболее крепких отправили гребцами на военные и торговые галеры, бороздившие все Черное и Средиземное море. Это было самым тяжелым из возможного. Гребца приковывали за ногу цепью к скамейке, и он оставался прикованным до самой своей смерти. Впрочем, смерть обычно не медлила: тяжелая работа, бич надсмотрщика, скудное питание и палящее южное солнце – разве этого мало для того, чтобы свести в могилу самого сильного и здорового человека. Правда, о могиле это я зря сказал – тела умерших рабов попросту выбрасывали в море.
Канателеню здорово повезло – в бою ему разрубили плечо. Рана потом зажила, но рука повисла навсегда, и это спасло жизнь. Кроме плеча, парню еще и выбили глаз, но отсутствие глаза его бы как раз не спасло: слепой гребец – это даже лучше, чем зрячий, – в любом случае не убежит…
По воскресным дням в Херсонесе устраивался базар. Селяне из окрестных деревень привозили свои продукты, мирные степняки пригоняли на продажу коней, овец, баранов. Горожане, утомленные утренним воскресным богослужением, ходили по базару и приценивались к товарам. А в центре рыночной площади, прямо перед кафедральным собором, располагались торговцы рабами.
Именно сюда и пригнали тех из захваченных пленников, которые не годились для продажи на императорский флот. Канателеня купил священник по имени Анастат – немолодой уже человек, которому требовалась помощь по хозяйству. А однорукого и одноглазого варвара-разбойника продавали задешево.
– Вот от него я и сбежал, – закончил Канателень свой рассказ. Он стоял передо мной, щурясь от солнечного света, бившего прямо через оконце ему в лицо, и переминаясь с ноги на ногу. Вид у парня был изможденный и нерадостный. Еще бы, едва оказался он в Киеве, как схватила стража и посадила под замок. А вчера вообще чуть было не принесли в жертву богам – было отчего Канателеню плохо выглядеть.
– Жрец сказал, что я бродяга и меня нужно принести в жертву Перуну, – с обидой пояснил Канателень. – А ведь жрец шел с нами вместе в походе сюда. Он помнит меня, я был хорошим воином в твоем войске, князь.
Он произнес это и с затаенной укоризной посмотрел на меня. Ведь в его глазах я был куда виновнее, чем Жеривол, – это князь Вольдемар предал своих бывших боевых товарищей и выгнал их из Киева. Это он, то есть в глазах Канателеня – я, превратил их в бродяг…
– Зачем ты бежал? – спросил я. – Почему ты бежал? Священник плохо с тобой обращался?
– Священник кормил меня хорошо, – ответил беглец. – Он даже не бил меня, и не пытался. Правда, я и не позволил бы ему этого. Я – воин, а не домашний раб. И работа не была особенно тяжелой: ходить за скотиной – это я умею.
