…Она успела почти всё, даже к урокам подготовилась, почти подготовилась. А всё остальное успела.
Странно, и чего она так волнуется? Громовой Камень уже бывал у неё, они сидели в гостиной, втроём с мамой, а потом как-то в Культурном Центре в её кабинете и тоже пили чай, и на вечеринках встречались, и каждый день на работе, и в кино ходили, всё-таки это гениальное изобретение, и… и на Купалу ходили! А она… будто впервые. Конечно, что мама пошла в кино посмотреть своего любимца Гейбла, а на её взгляд он несколько слащав и старомоден, Болотников в «Пушки, к бою!» намного эффектнее, все девчонки влюбились, нет, это хорошо, прямо удивительно, как мама всё понимает, но… но чего-то страшно, и хочется, чтобы мама была дома, тогда точно ничего не случится, и не по её вине, а мама была дома, при маме же нельзя, а так… Нет, она — не девочка, и понимает, что водить парня на верёвочке, манить и не давать, в колледже говорили: «динамить», опасно, парни от такого на стенку лезут и сбегают, и рискуешь вовсе ни с чем остаться, а Громовой Камень ей нравится, он совсем не похож на глупых и злобных дикарей из детских книжек и тем более на тех, памятных ещё по имению, да она там и не отличала их от остальных рабов… даже… странно, но она не помнит Мороза, почему? Он такой красивый, должен был кидаться в глаза, а она его ну, никак не может вспомнить. Ну, ладно, об этом она подумает потом, невежливо ждать одного, а думать о другом…
…Громовой Камень пришёл, как и обещал, в полседьмого. Он чувствовал, что сегодня будет что-то решено, и отступать не собирался. Джинни ему нравится, а что она не русская… а сам он кто? Брать девчонку с Равнины, из стойбища? А что она здесь будет делать? Стойбищной скво нужен охотник, а эртилевским… Так это когда ещё он выберется на Равнину, чтобы приглядеть, сговориться с её роднёй, да и тоже… ошибёшься, так не переделаешь, только если вторую брать, а это уж слишком дорогое удовольствие. А здесь развод — дело если не обычное, то вполне терпимое и для обеих сторон не обидное. Так что отступать просто незачем. И снег лёг, так стало легче, а то в дожди ногу так крутило и дёргало, еле на работу ходил, хоть криком кричи, а сухой мороз стал — и всё нормально. И вообще всё хорошо. Костюм он себе купил, недорогой, но приличный, а с пальто успеется, эту зиму он и в шинели проходит, и ботинки под костюм, чтобы не мять брючины в голенищах, даже две пары, для улицы тёплые на меху и лёгкие, носить на работе, правда, и от двух полных зарплат за сентябрь и октябрь у него остался, как это, а, правильно, жизненный минимум, но это всё пустяки, не такое пережили, переживём и это.
Когда позвонили в дверь, Джинни метнулась в последний раз к зеркалу и побежала в прихожую.
— Оу, здравствуй!
— Здравствуй, Джинни, улыбнулся Громовой Камень, переступая порог.
Он разделся, повесив шинель и ушанку на вешалку, и, заметив новые кожаные шлёпанцы, нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Всё нормально, не тащить же снег на подошвах по всему дому, переобуваться, приходя с улицы, его приучили ещё в эртильском интернате. Шлёпанцы оказались впору. Интересно: это покупали специально для него или просто для гостей? Других тапочек не видно, так что, надо полагать, это для него. Факт… многозначительный.
Переобувшись, Громовой Камень выпрямился и оглядел себя в зеркале. Что ж, костюм, рубашка, даже галстук — всё вполне на уровне, и, пожалуй, на следующей неделе стоит сходить подстричься. В зеркале он увидел стоящую в дверях гостиной Джинни и с улыбкой обернулся к ней.
— Я готов.
— Я тоже, — ответно улыбнулась Джинни. — Проходи.
В гостиной уже включён камин, а на столике всё выставлено всё для чаепития. Громовой Камень, разумеется, знал, что огонь не настоящий, но сел так, чтобы видеть его: очень уж хорошая имитация, а почему чашек две?
— Мама пошла в кино, — ответила на непрозвучавший вопрос Джинни.
Громовой Камень молча кивнул, не зная, что сказать. Джинни разлила по чашкам чай, пододвинула ближе к нему сахарницу и тарелочку с ломтиками лимона. Горячий крепкий чай с сахаром и лимоном — что может быть лучше?! Только свежеобжаренные оленьи рёбра и… нет, раз недоступно, то и не сравнивай. Громовой Камень с наслаждением отпил и радостно улыбнулся.
— Отличный чай.
— Да? — обрадовалась Джинни. — Это «золотой слон».
Громовой Камень понимающе кивнул. Он тоже знал эту марку, ещё по Равнине. Там маленькая коробочка с золотым выпуклым слоном на крышке менялась на пять пулевых патронов, или на две, а то и три большие пачки «питьевого» чая, и чистым «золотого слона» не заваривали, а подмешивали по щепотке в «питьевой».
— Кексы мама пекла, — Джинни чувствовала себя неуверенно в русских тонкостях с «ты» и «вы» и потому избегала обращений. — А я печенье.
— Очень вкусно.
Джинни польщённо улыбнулась.
— Бери ещё. А… а твоя мама тоже пекла?
Спросила и испугалась своего вопроса: она же не знает, может, у индейцев неприлично об этом спрашивать, ведь Громовой Камень никогда не говорил о своих родителях. Но, к её облегчению, он улыбнулся.
— Пекла. Лепёшки с мёдом. И ягодами, — и, помолчав, чувствуя, что иначе обидит Джинни, продолжил: — Она рано умерла. А отец… ушёл на небо, к ней, когда я учился в школе, за две зимы до посвящения. И тоже от туберкулёза. Это я сейчас понимаю. А тогда… кровяной кашель. От него многие умирают. Я думаю, отец и отправил меня из стойбища в Эртиль, в школу, чтобы уберечь.
Он говорил по-русски, медленно, и Джинни не переспрашивала, хотя не всё понимала, вернее, не понимая отдельных слов, понимала всё.
— Мама была из другого рода, дальнего и не дружественного. Её родня не простила, и отца многие осуждали, нарушителей законов нигде не любят, может, поэтому меня и отпустили легко. И в школу, и на войну, и в Россию. Близкой родни у меня совсем не осталось. С войны вернулся, род свой, а жить в чужой семье пришлось, даже не у родни.
Громовой Камень замолчал, пристально разглядывая рдеющие поленья в камине. И Джинни смотрела на него, не смея нарушить молчание.
Громовой Камень сглотнул, заставил себя допить остывший чай, поднял на Джинни глаза и улыбнулся.
— Я… расстроил тебя?
— Нет, — ответила Джинни и тут же покраснела, сообразив, что сказала не то. — Извини, я не хотела, я…
— Ничего, — Громовой Камень протянул ей чашку. — Налей ещё, очень хороший чай.
И Джинни радостно захлопотала.
Отпив чая, уже Громовой Камень решил рискнуть.
— А у тебя? Остались родные? Там?
— Нет, — покачала головой Джинни. — Папа… умер, мне и года не было, я его совсем не помню, — и тоже, решив быть предельно откровенной, уточнила: — Он погиб, на войне.
Громовой Камень сдержанно кивнул, мысленно быстро подсчитав и сопоставив, что они никак не могли пересечься. Джинни не то тоже подсчитала, не то догадалась, но перевела дыхание и зачем-то заговорила о шестом классе, таком шумном и озорном. Дети хорошие, но рты не закрывают.
— Да, — засмеялся Громовой Камень. — Как воробьи весной.
Джинни не сразу поняла, и Громовой Камень с удовольствием и очень похоже изобразил воробьиную перепалку. Джинни так смеялась, что едва не перевернула свою чашку. Поговорили о школе и учениках, и даже о последних методических указаниях из Ижорска.
Всё выходило хорошо и как-то само собой. Недопитый чай остывал на столике, верхнюю люстру выключили, так что гостиную освещал только камин, а Джинни и Громовой Камень пересели на диван, устроившись рядом и почти вплотную. Разговор о методике преподавания языков продолжался, но был уже не важен и не нужен.
— А… а вот говорят, что индейцы целоваться не умеют! — вдруг, неожиданно для самой себя выпалила Джинни.
— Проверим? — предложил, нисколько не удивившись, Громовой Камень.
Он решительно, но не грубо обнял Джинни, привлекая её к себе.
— Проверим, — повторил он, уже не спрашивая.
Губы у Джинни были мягкими и тёплыми. Смешно, но целоваться, тем более, в губы, у шеванезов действительно не принято, но ещё в школе его этому научила рыжая Лизка-Лиса, ей было уже шестнадцать, десятиклассница, а он — семиклассник, по школьной терминологии «малёк», и обучение та разбитная девчонка начала почти теми же словами: «Индейцы целоваться не умеют». А потом… всякое потом было. Он многому научился. И целоваться тоже.
Почувствовав, что Джинни задыхается, он отпустил её.
— Ну как? Умею?
— Оу, — тихо вздохнула Джинни, опуская голову на его плечо.
— Не понял, — негромко засмеялся Громовой Камень. — А ну-ка, ещё раз.
В последний раз Джинни целовалась в колледже и даже уже не помнила имени тощего вихрастого парнишки, с которым танцевала на вечеринке у Синди, да, та как раз купила потрясающее обалденно-офигительное платье и устроила по этому поводу столь же офигительную вечеринку. А потом… потом было имение и… и всё остальное, о чём вспоминать совсем не хочется, тем более сейчас. Губы Громового Камня показались шершавыми, но это было так приятно и… волнующе, так необыкновенно, что она уже ни о чём не думала, бесстрашно обнимая Громового Камня за плечи и шею.
