— Племянница пана в дела службы не суется, — ответил ему ветеран, с нескрываемой алчностью созерцая вожделенное пойло. — Правду сказать, это единственное, куда она носа не сует. А песий сын Кривин и его десятники нам не указ.
— Тогда — аминь.
После нескольких глотков глотка ветерана настолько увлажнилась, что он смог наконец начать повествование о пришествии захребетников и нахлебников.
Очень скоро, оставив местных ратников в обществе своих воинов, с опустевшими наполовину флягами, старший из гусар направился к Ходкевичу.
— Ваша милость, — заявил он, — весьма важные вещи говорят людишки из местного гарнизона, Я тут разузнал кое-что…
Ходкевич слушал молча, хмуря брови и теребя перчатки, заткнутые за пояс.
— Значит, появились они вместе с племянницей, а не по ее зову? Интересно, пся крев… А сама Маржанка как из-под земли возникла в самый день исчезновения Громобоя. Еще того интереснее…
Он некоторое время прохаживался по светлице, что-то прикидывая в уме.
— Разузнай-ка поподробнее, — наконец сказал он, — как именно исчез Жигеллон?
— Известное дело, — пожал плечами гусар, — Взял, по своему обыкновению, ратников, да ушел верхами в степь, дозором земли обойти.
— Нет, тут что-то нечисто, — покачал головой Ходкевич. — Я за версту измену чую. Слишком все как-то гладко выходит. Ступай к здешним воякам, вызнай все досконально. Вот тебе кошель, распорядись там на свое усмотрение.
Гусар удалился.
Меж тем Ходкевича пригласили в хозяйские хоромы. Некоторое время кавалер размышлял над своим одеянием. Потом все же поддел под камзол кольчужку
* * *
— Нечего нам с родины уходить, — заметил неожиданно Кривин. — Пусть немцы с московитами хоть шею друг дружке свернут, а заодно и с татарвой передерутся. Коли в соседях все битые будут, Ржечь Посполита спокойней спать станет.
Впечатление от пылкой речи командира хоругви испортили десятники, тупо воззрившиеся на своего патрона, словно тот неожиданно проглотил лягушку или вылил себе за шиворот холодный квас.
— Если сам Кривин актер неплохой, — заметил себе Ходкевич, — то головорезы его — никудышные комедианты. Им бы играть где-нибудь в предместьях Кракова простодушных разбойников и глуповатых злодеев…
— Что ваша милость скажет? — поспешил спросить командир хоругви. — Отобьются немцы от русских?
— А ваша милость как считает? — решил ответить вопросом на вопрос Ходкевич.
Кривин пожевал губами.
— Думается мне, что после того, как наши предки потрепали Орден на Грюневальдском поле, ему уже никогда не подняться. А Москва большую силу набрала. Кабы не татары у них в подбрюшье, давно навалились бы на всех честных христиан.
Ходкевич нашел это умозаключение весьма уместным и даже мудрым.
— А говорите — не доходят до вас известия верные… Так и есть. Успехи магистра Кестлера — лишь агония. Как только поведут воеводы царя Иоанна полки с востока — побегут немцы.
— Выходит, мы будем спокойно смотреть, как еретики восточные прибирают к рукам земли, на которые у нас самих виды имеются? — спросил один из десятников, обмакнув усы в пиво и отфыркиваясь, словно тростниковая свинья.
— А что, прикажете королю начать войну с Иоанном? — пожал плечами Ходкевич. — Чем и кем воевать? Шляхта на короля сабли точит, держит руку пришлого с юга Батория, или заигрывает со Швецией да Данией. А одними золотыми гусарами да ополчением много не навоюешь.
— Война — хорошо, — выдал доселе молчавший десятник, и по его акценту Ходкевич безошибочно опознал немца-выкреста, сильно ославянившегося потомка тевтонской колонизации. — Это много славы и добычи.
— Но также и много крови и бед для родной земли, — возразил посланник короля. — Мы к войне не готовы.
Он был несколько раздосадован тем, что никто из наемников не подался на его уловку и не заговорил о Батории. Впрочем, от Ходкевича не укрылось, что остановил их только короткий гневный взгляд Кривина.
— Следует ли нам понимать, — осторожно заметил приведенный в усадьбу Маржанкой командир наемников, — что король не намерен мешать московитам прибирать к рукам приморские земли?
— Мы люди маленькие… — Ходкевич вновь принялся теребить недоеденную дичь. — В большие дела не посвященные.
— И все же…
— Скажем так, милостивые государи, — Ходкевич срезал кинжалом с кости тонкий ломоть мяса и уставился на него в задумчивости, словно не понимая, что творят его руки. — Ополчение не собирается перед дворцом и не гремит оружием.
Кривин нахмурился.
— Осторожность в речах всегда красит мудрого мужа, — сказал он. — Но не перегибает ли палку ваша милость и не считает ли, что имеет дело со щенками, еще не открывшими глаза и сосущими суку?
— С чего бы я так считал? — Ходкевич наконец решился и принялся жевать мясную полоску.
— Мы знаем, что многие вольные хоругви потянулись на север Польши, аккурат в те земли, где вовсю орудуют казаки. Неужели можно предположить, что в столице о сем не ведают? Тогда откуда столько золота, коней, снаряжения?..
Ходкевич призадумался.
«Возможно, — размышлял он, — это действительно самые обыкновенные наемники. Тогда следует мне дать им злато и направить вослед остальным. Кривин прав — король старается стянуть к границе побольше войск, до поры не собирая открыто ополчение и не посылая туда гусар и хоругви верной ему шляхты. Таким образом я смог бы разрубить этот гордиев узел, как говорят рифмоплеты. Убрать с восточного пограничья опасных людишек и усилить готовую к войне рать…»
Плавный ход его мыслей прервала Маржанка.
— Уж не хочет ли сказать ваша милость, — спросила она, глядя на Кривина, — что вы намерены покинуть меня в тот самый миг, как родич мой пропал, а усадьба стоит полностью без охраны?
Ходкевич по тону и выражению лица молодой хозяйки уловил, что она вмешалась в беседу совсем не для того, чтобы не показать невежливой и молчаливой.
«У тебя, краса-девица, — подумал пан, — видно, есть собственный план касательно вольной хоругви. И то, что мне мерещится, весьма неприглядно… А Кривин и его разбойники — самые обычные лихие людишки, готовые махать саблями за звонкую монету. Удивительно, как много наплодила их польская земля в эпоху смут и потрясений…»
— Рискую навлечь на себя гнев милой особы, — обратился он к возмущенной Маржанке, — но напомню: пока что здесь стоят королевские золотые гусары. Смею заверить, не в обиду пану Кривину и его людям, что они вполне способны защитить сию твердыню от любого неприятеля. А очень скоро сюда подойдут еще ратники, и покой здешнего края будет надолго обеспечен королевской рукой.
