О казаках я больше не думал. Найти нас в таком лесу было просто нереально.
Другое дело, когда мы выйдем к людям. По указанию старосты Антона, я по возможности старался придерживаться восточного направления, ориентируясь по солнцу.
Уже заметно вечерело, в лесу стало почти темно, хотя небо еще было сине. Нужно было спешить, чтобы успеть найти селение до темноты, в противном случае нам с детьми придется ночевать в лесу. Я попросил спутницу принюхиваться к печному дыму. Теперь она каждые четверть часа нюхала воздух, смешно запрокидывая лицо.
— Кажется, пахнет гарью, — сказала Наталья Георгиевна, когда я уже начал думать, где нам лучше устроиться на ночь.
— Откуда?
— Там, — вмешался в разговор Бориска и указал рукой направление.
— Точно, оттуда запах, — подтвердила и мать. Мы пошли, куда указал мальчик, и оказались на опушке леса перед деревней. В отличие от той, откуда мы бежали, эта не была укреплена тыном, ее окружала обычная околица из жердей, годная только для защиты от домашних животных. Зато она была значительно больше предыдущей.
Мы дошли до единственной улицы и постучались в крайнюю избу, одиноко стоящую на краю деревни. Вокруг нее не было даже плетня. Быстро, как будто нас ожидали, распахнулась дверь. Пахнуло кислым тестом и запахом свежеиспеченного хлеба. Однако никто к нам не вышел.
— Люди добрые, в вашей деревне живет Порфирий Кузьмич, — спросил я невидимых хозяев.
— Порфирий в Пешково живет, а мы коровинские, — ответил ломкий девичий голос. — Да вы заходите, гостями будете, — добавила невидимая с улицы девушка, видимо, успев нас рассмотреть и оценить.
Мы не стали ломаться и вошли в избу. Там уже горела лучина, но рассмотреть что-либо было невозможно.
— А до Пешкова далеко? — поинтересовался я, хотя особой разницы между деревнями для меня не было.
— Недалече, — ответила та же девушка, — почитай рядом.
— Долго идти?
— Недолго, батюшка.
— За час дойдем? — уточнил я, понимая, что расстояние — понятие для каждого свое.
— Не поняла, батюшка, за что дойти хочешь?
— Это я так. От заутренней службы до обедни дойдем?
— Не знаю, у нас же тут церкви нет, почем мне знать.
Других мер времени я придумать не смог и оставил девушку в покое.
— Ты что, одна в доме? — переменил я тему разговора.
— Одна.
— Не боязно?
— Чего бояться, — спокойным голосом ответила она, — мы люди лесные, охотные, к нам чужой человек без добра редко заходит.
— А татары и казаки здесь бывают?
— О таких я и слыхом не слыхивала.
Это меня обнадежило.
— Ты нас не покормишь, красавица, я заплачу.
— И так покормлю. Садитесь под образа.
Сориентировавшись по лучине, где могут находиться в избе образа, я помог своим спутникам добраться до красного угла, и мы уселись на скамью у стола. Глаза начали привыкать к полутьме, и я, наконец, смог рассмотреть хозяйку. Она была даже не девушкой, а отроковицей, подростком лет двенадцати-тринадцати.
Чувствуя себя хозяйкой и главной в доме, девочка по-женски сноровисто двигалась по избе, накрывая на стол. Еда была типично деревенская, без изысков: те же, что и давеча, щи со свежеиспеченным хлебом и полба, пшеничная каша. Невкусно, но от голода не умрешь. Насытившись, мы тут же отпросились спать. Впервые за несколько последних дней я по-человечески выспался.
— Как тебя звать-величать, красавица? — спросил я гостеприимную девочку, когда, неспешно позавтракав, сидел у затянутого бычьим пузырем оконца.
— Ульянкой кличут, — охотно ответила отроковица.
— А не истопишь ты нам баньку, Ульянушка? — попросил я.
— У нас бани нет, я соседей Гривовых поспрошу, — пообещала девочка, — они вчера топили, может, еще не простыла.
— Поспроси, поспроси милая, а если простыла, то пусть опять натопят, я заплачу.
Девочка убежала к соседям, а я попытался разговорить Наталью Георгиевну, которая занималась дочкой. Девочка, несмотря на недавнюю тяжелую болезнь и наши злоключения, выглядела вполне здоровенькой, что-то лепетала и забавлялась с матушкой, теребя ее за нос и волосы.
— Как вы нынче спали? — спросил я рыжую красавицу, перейдя почему-то с вчерашнего «сердечного ты» на почтительное «вы».
— Спасибо, батюшка, хорошо, — односложно ответила Морозова, не отвлекаясь от игры с ребенком.
Обращение ко мне «батюшка» было мне непривычно и не очень приятно, но, пока я не снял рваный стихарь, закономерно. Батюшка, так батюшка.
— Мыться в бане будете? — поинтересовался я, как бы между прочим, пытаясь представить, что скрывается под затрепанными одеждами Натальи Георгиевны.
— Уж как буду, как буду, батюшка, все тело от грязи свербит.
Ответ был настолько неромантичный, да и произнесла это молодая женщина так безыскусно просто, что особый интерес к ее не обозначенным под одеждой прелестям у меня временно пропал.
— Гривовы спрашивают, вам жарко топить? — скороговоркой спросила Ульянка, влетая в избу.
— Жарко не нужно! — откликнулся я за всех, реально представляя, что такое жарко натопленная маленькая крестьянская банька. Да и не время нам было тешить плоть долгими водными процедурами.
Наталья Георгиевна, судя по выражению лица, была противоположного мнения, но не возразила, просто нейтрально и отстранено взглянула на меня зелеными глазами.
Девочка кивнула, выскочила вон, через минуту вернулась и принялась собирать нам банные принадлежности. Вопрос, пойдем ли мы мыться вместе или по раздельности, как-то не стоял. Не знаю, как велось у бояр, но крестьяне мылись все скопом, без полового разделения.
Вообще, совместные «помывки» в последние времена мне удавались. Стоило вспомнить об этом, и тут же нахлынули ностальгические воспоминания. Въяве представилась Аля, которая, очень может быть, так же, как я мыкается сейчас по беспредельной Руси, Алена в Москве.
— …Ты где был, батюшка? — пробился в сознание голос Морозовой.
— Простите, не расслышал?
— Я спрашиваю, где был-то? Так задумался, что ничего не слышишь.
— Вспомнил старое, — неопределенно ответил я.
— Поди, зазнобу? — со скрытой насмешкой поинтересовалась Наталья Георгиевна. — Небось, пока сан не принял, многих девок жалел?
Мне ее странный тон не понравился, и я кратко подтвердил:
— Зазнобу.
— Поди люба, зазноба-то, была, — продолжала любопытствовать Морозова.
Я посмотрел на молодую женщину. Она продолжала играть с дочерью, на меня не глядела, но было понятно, то, что в ее присутствии я вспоминаю другую, ее задевает. Нравлюсь ли я ей, и почему она так ревностно выполнила волю покойного мужа — рискнула бежать со мной в неизвестность, я не знал и не понимал. Однако, то, что она ревнует, было заметно, как говорится, невооруженным глазом.
