— Зачем ты преследуешь меня — от берегов Днепра до этих гор?
— Чтобы ты, вила Злата, знала: я настигну тебя всюду, во всех трех мирах. Моя волшебная сила прибывает от тебя, но я сильнее, я, Сауархаг, Черный Волк! А кроме того, — он властно обнял ее и прижал к себе, — я ведь люблю тебя…
— Врешь ты все, — слабо улыбнулась она, понемногу уступая ему, — никого ты не любишь и не жалеешь. Даже своего племянника. Просто тебе нужен его амулет.
— Вот ты и поможешь мне добыть его, — произнес, Сауархаг тоном, не признающим возражений, и жадно припал к губам Златы.
* * *
Наезженной тропой поднимался из Панджшера к перевалу Чамар всадник, одетый по-сарматски: синий шерстяной кафтан, такие же штаны, короткий красный плащ, мягкие сафьяновые сапожки. Золотистые волосы достигали плеч. Тонкие усы, закрученные на концах, змеились над верхней губой. Голубые глаза осмотрели на мир смело и беззаботно. Слева у пояса висел длинный меч в красных ножнах, расписанных черными головами грифонов. К правому бедру был пристегнут акинак. Еще один меч — с бронзовой рукоятью, в потемневших ножнах — был приторочен к седлу. Породистого рыжего коня вместо чепрака покрывала тигровая шкура.
Ласковый женский голос заставил всадника обернуться.
— Витязь Ардагаст! Зачем так спешишь? Джабгу и его люди еще на гребне перевала.
На развилке старой чинары сидела девушка редкой красоты, с распущенными золотистыми волосами. Легкое зеленое платье сливалось с листвой.
— Кто ты, прекрасная, будто пери?
— Я и есть пери. Мое имя Зарина — «золотая». Разве ты не хочешь отдохнуть? Ведь целый день скакал. Пойдем со мной! Здесь есть озеро — будто хрустальная чаша. А вокруг такие шелковистые травы — приляжешь, не захочешь и рая…
— «Мягко стелешь, да жестко спать», — говорят в моем племени.
— Ты что, веришь тому, что на нас наговаривают, эти занудливые жрецы огня? — Она звонко расхохоталась. — Да они злятся, что мы их не любим. Ведь хорошим волшебником может быть лишь тот, кого любит пери.
— Я воин, а не колдун.
— А воинам и охотникам мы даем большую удачу.
— Такую, как могучему Кересаспе, победителю чудовищ, которого усыпила пери Хнантаити?
— Кересаспа проснется перед концом света, чтобы победить трехглавого царя-дракона Ажидахаку. Вдруг и тебе предназначен великий подвиг, а? Неужели ты боишься заснуть рядом со мной?
— Ты соблазнила бы меня, пери, если бы я не знал девушку, с которой не сравнится ни одна из твоих сестер.
— Вот как! И кто же она?
— Не скажу! — лукаво подмигнул юноша. — Чтобы вы ее в пропасть не столкнули.
— Думаешь, я тебя ревную? А хочешь, я вам обоим помогать буду? Никакая нечисть в горах вас не тронет. А ты мне за это — амулет, что у тебя на шее.
— Вот оно что! А не хочешь ли узнать, куда у нас на Днепре нечистую силу посылают, чтоб людей не морочила?
— И так знаю — я сама с Днепра-Славутича, — теперь она говорила на языке славян-венедов. — И звалась я там: вила Злата! Глупый! Я ведь тебя жалею. Сам не знаешь, какие чары в твоем обереге. Не для тебя, дружинника, он — для великих волхвов и царей. И охотится за ним кое-кто пострашнее дэвов.
— Не дядя ли мой, Сауасп, царь росов?
— Нет. Другой — хуже, страшнее…
— Кто же он — человек, зверь, бес?
— Все вместе. И только я могу его удержать.
— Раззадорила ты меня, вила! — тряхнул золотыми кудрями Ардагаст. — Мне враги сильные нужны. Чтобы вернуться на Днепр великим воином. Тогда уж я дяде припомню все — отца, мать, деда, племя наше…
Ты уж прости, Злата, не для того я сюда забрался, чтобы от смерти спасаться.
И всадник в красном плаще весело погнал коня вверх, к перевалу.
С перевала Чамар спускался небольшой конный отряд. Куджула взял с собой лишь десяток дружинников. Сам джабгу ехал впереди и вел неторопливый разговор с Нагапутрой и Гелиодором.
— Удивительно, до чего греческая мудрость подобна индийской! О переселении души учили еще Орфей и Пифагор. Бескорыстное следование долгу стоиков — та же дхарма. В идеальном государстве Платона — те же сословия, что и в Индии. Киники, подобно джайнам и брахманам-аскетам, довольствуются малым и презирают богатство. Высшее начало мира Анаксагор зовет Умом, Платон — Богом, а индийцы — Брахманом, Атманом, Пурушей. И при этом всем вы, индийцы и греки, обзываете друг друга варварами! — пожал плечами джабгу.
— Мы, греки, всегда подбирали крохи восточной мудрости. Пифагор учился у египетских жрецов, Демокрит — у финикийцев, киник Онесикрит — у брахманов.
— А всякий ваш колдун и звездочет норовит сочинить бредовую книжку под именем Зороастра, — подхватил Куджула. — Почитали бы они, что сказано о колдунах в Авесте! Впрочем, — насмешливо прищурился джабгу, — есть одно премудрое учение, которого греки, к счастью, не усвоили: о том, что люди, не желающие делать ничего полезного, — святые, а остальные должны их за это кормить. У греков философы, предпочитающие созерцательную жизнь деятельной, по крайней мере, ведут ее за свой счет.
Нагапутра снисходительно улыбнулся:
— Мы, бхикшу, не столь уж бесполезны. Особенно для царей. Откуда берутся измены, бунты, заговоры?
От приверженности ваших подданных земным страстям: одним не хватает хлеба, другим — золота, третьим — власти. Но когда они видят нас, отрекшихся от желаний, то умеряют хоть ненамного свои желания и становятся покорными.
— Вы, последователи Будды, требуете от человека невозможного, — возразил Гелиодор. — Не желать, не действовать, не любить, не убивать врагов… Почитатель Господа Кришны может быть царем и великим воином, поражать врагов миллионами — и стоять выше всех страстей. Ибо его единственная страсть — бхакти, преданная любовь к Кришне. Все, что делает бхакт, он делает не ради земных выгод, но ради Кришны. Буддист лишь покорен царю, кришнаит предан, если сам царь предан Кришне.
— Но и мы не требуем от большинства того, на что оно не способно. Путь бхикшу для немногих. Остальным достаточно быть щедрыми и почтительными к нам — о, не ради нас самих, но ради Будды — и тем заслужить право стать бхикшу в одной из будущих жизней…
Куджула громко расхохотался.
— Вы хвалите каждый свою веру, будто товар на базаре! А разве можно торговать Богом? Истиной? И товар-то ваш гнилой, не для нас, вольных скифов. Да какой могильный демон научил вас не любить этот мир и его радости? Не иметь страстей пристало мертвецу или евнуху! Вдоволь есть мясо выращенного тобой скота, пить кумыс, любить женщин, убивать врагов, что посягнут на твое стойбище, и тем прославить себя — разве не для этого создал нас Папай-Ормазд?
— А если ты, о могущественный джабгу, всего этого лишишься? Станешь бездомным скитальцем… пленником… рабом? — В почтительном, как всегда, голосе Нагапутра зазвучали недобрые нотки. — Что тогда спасет твою душу из бездны страданий?
— Великая жажда жизни и свободы и помощь светлых богов! Все, о чем ты говоришь, изведал мой предок Герай Кадфиз. Но он вернул себе свободу и власть, объединил четыре племени и покорил Бактрию!
Взгляды, которыми обменялись индиец и грек, означали одно и то же: «Наша мудрость — не для этого варвара. Он сам подписал себе приговор!» Но джабгу не заметил этих зловещих взглядов. С вершины перевала он посмотрел на раскинувшееся далеко внизу, в долинах, темное море лесов и обернулся к дружинникам:
— Эй, надеть всем кольчуги и панцири! Это уже не Панджшер с мирными бактрийцами. Это дебри Бандобены, и живут здесь воинственные кати, ашкуны и вайгали [20].
Вима и Ларишка, ехавшие в хвосте отряда, переговаривались, натягивая броню:
— Этот панцирь я отбил у явана…
— Ты великий воин… а еще больший хвастун. Ну когда твой отец воевал с яванами? Скажи лучше — выиграл в кости.
Тохарка поправила кольчугу, плотно облегавшую ее стройный стан, изящно разбросала по плечам длинные черные волосы и надела остроконечный парфянский шлем.
— Вот Ардагаст хвалиться не любит. Но если у него чепрак из тигровой шкуры — значит, тигра убил он сам.
— А чем ему хвалиться? Степной бродяга без роду и племени. То сарматом себя зовет, то, как его, скифом-пахарем, — проворчал Вима.
— А я думаю, род его не простой. Он гордый, перед знатными никогда не угодничает. Да вот и он!
Златоволосый всадник на ходу кивнул Виме, застенчиво улыбнулся Ларишке и с поклоном протянул Куджуле старинный меч с бронзовой рукоятью. Джабгу тут же пристегнул его к поясу, затем вынул из ножен.
Иссиня-черный клинок напоминал цветом грозовую тучу.
— Этот меч зовется Гроза Дэвов. В нем — сила молнии. Герай Кадфиз добыл его в гробнице древнего царя апасиаков с помощью великого мага Атарфарна. Было еще золотое перекрестье, изготовленное магом и наделенное силой Солнца. Но Атарфарн взял его с собой, когда ушел в иной мир, чтобы вернуть оттуда душу своей жены, царевны понтийской Роксаны.
