Кто-то говорит уже: давайте завтра? «Нет! — Филинов кричит. — Сей же час, и ни минутой позже!»
— Позвольте мне, — слышу, голос знакомый.
Оглянулся — а это гнусный репортёр. Тот самый, что нас в доме губернатора сфоткал вместе с Бургачёвым. Агент полиции на полставки.
Такой себе секундант, но выбирать не приходится.
— Вы не против, господин Найдёнов? — спрашивает один из офицеров. Он распоряжаться дуэлью взялся.
Я плечами пожал:
— Почему бы нет, если господин желает? — не говорить же всем, что это наш агент.
Репортёр вперёд вышел:
— Иванищев Антон Евгеньевич, к вашим услугам.
Рожу серьёзную сделал, но по глазам видно — весело ему. Вот ведь фрукт.
Тут же и доктор нашёлся — на дуэлях такое обязательно. Из зрителей вытащили. Человек во фраке, при лысине, при очках. Сразу видно, отдохнуть пришёл, развеяться. О работе забыть. Отнекивался поначалу, но офицеры уговорили.
Развели нас по местам, с револьверами в руках.
— Стрелять на счёт «три»! — командует офицер-распорядитель.
Не по очереди — решили, раз я по морде дал-таки, обиженных двое. Своему небось подыграли, гады. Я-то в этих делах не разбираюсь. Но отступать некуда. Что я — трус? Да ещё при девчонках... А извиняться мне не за что. Я свою работу выполнял.
— Раз!..
Поднимаю руку. Ой, что-то нехорошо мне. Тошно, того гляди наизнанку вывернет. Перед глазами папаша Филинов замаячил, весь в крови. Прямо как у Пушкина: и мальчики кровавые в глазах... Горло сдавило, в глазах туман... Да что это со мной?
— Два!..
Еле дышу, рука закаменела. Вместо молодого офицера бывший босс стоит, пальцем покачивает — нельзя!
А гвардии поручик револьвер поднял, дуло мне прямо в лицо смотрит. Сейчас пальнёт, да в сердце. Убьёт наповал. И конец Димке Найдёнову. Все планы насмарку. Карьера псу под хвост. И Рыбака не поймаю, который моих дружков прикончить велел. И того гада не найду, кто поезд взорвал вместе с высшим эльфом...
Сжал я рукоять револьвера. Нет, не дождётесь! Вроде отпускать стало... Будто тиски стальные разжались — помаленьку, по крошечке. Только печать на плече горит огнём. Ледяное бешенство — странное чувство. Зол как чёрт, а руки не трясутся. Убить меня хочешь, гадёныш? Хрен тебе.
— Три!!
Бах, бах.
Вижу очень чётко, как Филинов двинул пальцем. Как пошёл его спусковой крючок. Как вспыхивает огонёк, распухает клуб дыма.
Видел я в одном кино — летят пули, а герой такой вжик, вжик — от них уворачивается. Красиво так, медленно, и чёрный плащ развевается.
Не знаю, что я сделал. Только что стоял с револьвером, давил на крючок. И вот уже смотрю на себя со стороны. Стоит чувак во фраке, весь нарядный. Рука вытянута, над револьвером дымок клубится. Две пули летят навстречу. Одна в офицера, другая в чувака во фраке.
Пуля подлетает, чувак поворачивается, отклоняется назад. Самую малость, совсем чуть-чуть. Кусочек свинца задевает рубашку, вырывает клок белой ткани и просвистывает дальше.
Другая пуля летит прямёхонько в грудь гвардейскому офицеру. Туман наползает внезапно, белой рукой накрывает пулю. Борозда за пулей всё гуще, как белый след за самолётом. Кусок свинца взрезает воздух, гудит, отклоняется на лету. Пробивает рукав мундира и влетает в стену. Хрустит штукатурка.
Кино кончается одним махом.
Бах, бах! Дым, от выстрела закладывает уши. Стою в развороте, на ветру болтается клочок белой ткани.
Поручик Филинов хватается за руку, вертит головой. К нему подбегают дружки-офицеры и врач.
— Да всё в порядке у меня! — орёт поручик. — Мундир порвал, гнида!
Генриетта отталкивает всех, бросается мне на шею. Верещит что-то радостное. Доктор подходит ко мне, отодвигает Генриетту. Ощупывает меня, раздвигает пальцами дыру в рубашке. Качает головой.
— Всё в порядке, доктор, — говорю. Спокойно, аж сам себе удивляюсь.
Врач пожимает плечами, утирает лысину, фыркает. Берёт меня за руку и зачем-то щупает пульс. Ещё раз пожимает плечами и отходит.
— О, мой друг! — щебечет моя девушка. — О, как я рада! Вы целы! Это надо отпраздновать!
Меня хлопают по плечу. Мой секундант, репортёр Иванищев.
— Мадемуазель говорит дело, — сам довольный, будто это он цел остался. — Пойдёмте в ресторан. Здесь недалеко. Заодно побеседуем. Дадите интервью для газеты.
Киваю. Вот и случай поболтать с агентом. Сам пришёл.
Чувствую чей-то взгляд, поднимаю глаза. Прямо напротив меня среди зрителей стоит знатный эльв — глава местной общины. С ним под ручку эльвийка, хозяйка борделя «Невинная лилия». Оба уставились, того гляди дырку прожгут глазами.
Эльвийка встретилась со мной взглядом, улыбнулась. А меня как толкнуло. Это они. Они всё устроили. Не знаю как, но эта дуэль — их рук дело. Если б я в последний момент не увернулся — убил бы меня поручик Филинов. А эльвы ни при чём. Эльвы не убивают.
— Не там ищете, господин ищейка, — репортёр сунул в рот солёный рыжик, смачно прожевал. Рыгнул, извинился. — Пардон, небольшое несварение.
— Откуда вам знать, где я ищу? — я пошаркал чашкой по блюдцу.
Есть не хотелось. Отбило у меня аппетит. Если эльвы решили меня прикончить, плохо дело. Прикончат, к гадалке не ходи.
Да ещё обедать за последние копейки противно. Я как увидел ресторан, куда этот журналюга нас притащил, едва не сбежал. Там одна чашка чая стоит, как целый обед в обычной забегаловке. У меня же денег останется — только на извозчике девчонку довезти до дома. А там уж можно и пешочком.
Репортёр сразу понял, говорит:
— Ничего, я здесь постоянный клиент. Иванищева каждый ресторатор знает. Ежели что, такую заметочку накатаю — все посетители разбегутся. Пойдёмте, сегодня я угощаю!
С намёком такой — типа сегодня я, завтра — ты.
Отказался я, сказал, что за свои поем. Тоже с намёком — мзды не беру.
***
Фыркнул репортёр, усишки разгладил. На спинку стула откинулся, глядит как на дурака.
— Да об этом весь город знает. Вы, господа полиция, столько шуму подняли, чертям в аду жарко.
— Работаем, — говорю.
А сам смотрю на Генриетту. Она за соседний столик сбежала. Скучно ей стало от нашего разговора. Увидала подружек с кавалерами, и вперёд. Сидят, шампанское пьют, смеются.
— Плохо работаете, — репортёр тоже на девушек глядит, усишки поглаживает. Чисто кот. — Зря государевы деньги проедаете.
— Зря, говорите? — отвечаю. Вытащил из кармашка визитную карточку, показал ему. — Не ваша,
