….
Тьма готова была поглотить всю землю. Полчища Мордора наступали, солнце покраснело, и крылья назгулов отбрасывали черную тень смерти. Войско Запада отчаянно сражалось, в надежде удержать последний рубеж.
Вдруг земля содрогнулась у всех под ногами. Далеко за черными воротами, высоко в небо рванулся исполинский смерч, пронизанный молниями.
— Царство Саурона погибло! — воскликнул Гэндальф — Хранитель выполнил свою миссию!
И дрогнули враги, и обратились в бегство. Орки, тролли, звери — почуяв утрату ведущей их воли, думали лишь о том, как спастись.
Но дорогой ценой досталась людям Запада их победа. Десять дней стояло войско на том смертном поле, хороня своих убитых и излечивая раненых. Мощь Тьмы была сломлена — но не было уже сил воспользоваться победой.
И поднялись тогда от восхода солнца и лес, и степь, неудержимой стальной волной варварской конницы. Восточные варвары не забыли своих сожженных городов и деревень, и убитых соплеменников. Ничего не забыли, не простили — и теперь отомстили Мордору за все! Ничто не могло остановить их, не боящихся своей пролитой крови, а лишь становящимися от нее злее! И теперь пришла пора царству Саурона испытать, что такое беспощадные орды завоевателей — когда убивают всех мужчин, а женщин берут насилием в рабство. И погибли последние полки Черного Властелина — а сам он, потерявший с утратой Кольца большую часть своей силы, был схвачен варварами, посажен в клетку и привезен на суд. И возгордились варвары, веря что в этой войне победу добыли они!
….
— Вот твое королевство! — сказал Гэндальф Арагорну — оно станет сердцем Западного мира. Третья эпоха кончается, на смену ей идет новая. У меня был враг — Саурон, теперь пришел конец моим трудам. Твой труд будет иным — твой меч еще послужит тебе, но не он будет твоим главным оружием. Те, чьи земли теперь граничат с нами — они похожи на нас, людей Запада, но другие, совсем другие. Сейчас они нам союзники, и даже сами в это верят — но завтра могут стать нам злейшим врагом! Они не под нашей властью, властью Света — а значит, могут завтра предаться и Тьме! И люди ли они вообще — Мудрые, и я в их числе, не могут дать ответа, не родственны ли варвары оркам, не течет ли в них малая доля и поганой орочьей крови? Они не хотят уходить с взятых ими земель, причем подобно проклятому Мордору, строят кузницы вместо ферм! Они сильны, слишком сильны — что будет, если им придет на ум идти на нас войной? Можем ли мы терпеть рядом с собой существование тех, кто возможно, завтра станет нам угрозой? Нет — истинная мудрость, это побеждать врага раньше, чем даже он сам поймет, что он нам враг! Сейчас они играют в благородство — но что будет, если завтра их Вождь поставит вопрос, кому дальше жить в Средьземелье, им или нам?
Но мы не хотим еще одной страшной войны. Потому что нет уверенности, что мы в ней победим! И есть еще надежда, покорить варваров не мечом, но словом, заставить склонить голову перед Западом, признать наше превосходство, стать нашими младшими братьями, во всем покорными нашей воле. Вот твоя миссия, о король Запада, и твоих наследников — до тех пор, пока варвары не склонят голову, и не будут знать свое место. И лишь тогда тобой будет доволен пресветлый Валинор!
Но откуда все‑таки взялась "русская версия"? Невнятное объяснение о некоем офицере Северного Флота, лежащем в госпитале и вдруг что‑то увидевшем во сне, дала мне исходный пункт информации. Я был знаком с Исайей Берлиным, тоже профессором Оксфорда, в военные годы служившим вторым секретарем нашего посольства в СССР — и разговаривал с ним после его возвращения из России. Где он имел широкий круг общения с творческой интеллегенцией — которая у русских занимает место "совести нации" и властительницы умов.
Представьте ситуацию в стиле "янки при дворе короля Артура", когда в иной мир, иное время, попадает целая группа людей. Что будет привнесено ими в первую очередь — наверное, даже быстрее, чем технические новшества, для которых может не оказаться материальных ресурсов? При условии, что язык не изменился. Конечно же — песни и стихи! Именно осенью сорок второго в России произошел буквально вброс большого количества песен, в основном на патриотическую тему, авторы которых были фактически неизвестны — подавались как некие "моряки Северного Флота". Особенность советской бюрократии — признание конкретного авторства означало бы выплату каких‑то премий или гонораров, но зачем платить за то, что было не сочинено, а привнесено? И если техническая информация, которая несомненно наличествовала, была тщательно засекречена — то о музыке и песнях никто не подумал. Впрочем, и у нас, два года, до миссии Берлина, никто не обратил внимание на сочинительство каких‑то русских матросов. Это заметила лишь московская богема, весьма ревниво относящаяся к чужому успеху. Причем у советских есть такая особенность: если техническая интеллегенция, запуганная секретностью и "допусками", очень неохотно идет на откровенный разговор, то в среде богемы слухи и сплетни распространяются стремительно, даже когда невыгодны для говорящего — поскольку осведомленность там служит подтверждением статуса. А еще характерно, что целый ряд свидетелей воспринимали людей, откуда‑то появившихся в СССР в 1942, как "иных". Но, что так же важно — "не белогвардейцев"! И без уточнения, в чем конкретно эта "инаковость" выражалась. Это легко могу понять лишь я, видевший смену поколений. Мышление, психология, вкусы меняются со временем — но, если интервал не слишком велик, то отличие будет уже чувствоваться в общении, но еще не осознаваться в четкой формулировке. Протяженность двух поколений — то есть, лет сорок, пятьдесят, дальше различие становится слишком очевидным.
Есть еще одна подсказка. Отчего цикл Мацумото "Семь разбросанных камней", пробудивший интерес к так называемой "альтернативной" фантастике, был впервые издан не в Японии, а в СССР? Сам Мацумото написал мне, что сюжет не более чем художественный образ, навеянный тем, что будучи в плену в России, несколько раз общался с теми, кто, как он был убежден, знали будущее, по крайней мере, вели себя именно так, словно боялись не успеть чего‑то. Обладая чисто художественным вкусом, он решил написать "что было бы если", опираясь на тот факт, что Японии в нашей истории действительно невероятно везло, на протяжении семидесяти лет, от революции Мэйдзи до 1941 года — страна, бывшая почти что средневековым анахронизмом, почти сумела войти в клуб мировых держав! А после боги отвернулись, и все вернулось на круги своя. Но если время действительно подобно реке — а ученые не могут сейчас уверенно сказать, что это не так — то "параллельный" мир (или время) Мацумото возможно, существуют реально! Мир, где не было Тихоокеанской войны, зато были и битва за Англию, и Сталинград — а Япония же подвергшись колониальному завоеванию в тот же период опиумных войн прошлого века, что и Китай, пребывала в статусе "индии", нищая колония и поставщик пушечного мяса. Патриотичный самурай, не смирившийся с этим, уходит в горы и в медитации (это лишь европеец Уэллс видел машину времени непременно механическим агрегатом) проваливается в прошлое, перед эпохой Мейдзи. Ему удается стать очень влиятельной фигурой при Императоре — и река времени разветвляется, возникает новая реальность, как бы потомок первичной — кстати, тогда выходит, что и мы плывем не по главному фарватеру, а по боковому рукаву, ведь у нас были и Порт — Артур, и Циндао, и Перл — Харбор. Но время снова встает на пути, сроком человеческой жизни — и как только герой, отклонивший историю, умирает, все идет под откос, ведь излишняя уверенность тоже опасна, нельзя думать что удача будет всегда спасать от ошибок, и мы, несмотря на преимущество послезнания, сильнее мира всего! В итоге, вступление Японии в Тихоокеанскую войну стало катастрофой, превратившей все прошлые достижения в пыль — как говорят русские, "к разбитому корыту". А отчего первая публикация в России — так вспомните притчу, "у царя Мидаса ослиные уши", ведь тут нет явного разглашения Тайны, лишь очень косвенно и намеком?
