Кончак своими синими, как отсвет на булате, глазами взглянул на князя и безмолвно повернул коня.
Игорь Святославич отправился вслед за Кончаком. На месте стычки задержались только два новгородца: юноша, заслуживший неодобрение князя за бесполезную стрельбу из лука, и приземистый крепыш в богатой кольчуге. Видно было, что второй новгородец здесь главный, и не только по богатству или возрасту, хотя бороду уже тронула седина, но и по характеру.
– Садко Сытинич, – с мольбой в голосе заговорил молодой. – Не надо здесь оставаться, опасно. Киевляне вернуться могут.
– Молчи, Гюрята! – прикрикнул Садко. – Что ты за новгородец, если видишь выгоду и не хочешь рискнуть ради нее! Доспех боярский не одну гривну стоить будет. Да и боевые кони не каждый день без хозяев остаются. Смени уздечку, протри коня от крови, и можно назад.
Садко быстро и привычно расстегнул кольчугу на обезглавленном теле боярина, стянул ее и, аккуратно скатав, засунул в седельный мешок. Затем туда же последовали сапоги – кровушка, она смывается, а кожа знатная. В поясной кошель-калиту с почтением были отправлены снятые со скрюченных пальцев перстни. Гюрята к этому времени уже успокоил боярского коня, заменил перерубленные поводья другими.
Тихий стон оторвал новгородцев от обирания мертвого. Сбитый князем Игорем с коня молодой киевский дружинник пришел в себя, с трудом перевернулся со спины на живот, собирая на доспех остатки прошлогодней травы, и попытался встать на колени. Садко потянул меч из ножен. Дружинник мутным взглядом поглядел на новгородца, сложился едва ли не пополам и зашелся в приступе рвоты. Садко убрал меч обратно.
– Грех брать на душу не будем, губить жизнь христианскую ни к чему, – решил Садко. Но благочестия хватило у новгородца только на это. – А вот лошадку его заберем. Гюрята! Взгляни, у него на шее вроде гривенка серебряная, так и ее тоже захватим. Гривенка дешевле жизни, что мы ему оставляем, пускай платит.
Гюрята с опаской подошел к дружиннику, ногой прижал к земле его правую руку и потянулся к серебряной полоске, блестевшей на шее киевлянина. Оказалось, что это не гривна, а толстая плоская цепь с приклепанным к ней крестом. Гюрята не смог найти замка цепи, поэтому сильно дернул за звенья, разорвав их. Потревоженный дружинник захрипел, и очередная порция рвоты залила Гюрятины сапоги. Садко захохотал.
– Это Господь наказывает за непочтение к его святыне, – пояснил он Гюряте. – А на Господа сердиться грех.
Оставив киевлянина приходить в себя на взбитом копытами и залитом кровью поле битвы, новгородцы, часто оглядываясь, направились в сторону своего лагеря. На поводу они вели с собой захваченных или украденных – это уж кому как покажется – коней.
На пути в лагерь пришлось огибать большой овраг, по дну которого текла неглубокая безымянная речушка. Выбрав достаточно пологий склон, Садко слез с коня и бросил поводья Гюряте:
– Здесь ждать будешь, пока не вернусь. И не трусь, здесь уже киевлян быть не должно. За мной не ходи, а то вдруг разминемся.
Садко потянул за собой коня дружинника, и Гюрята удивился зачем.
Когда Садко скрылся за излучиной оврага, юноша воткнул в не по сезону сухую весеннюю землю рогатину, привязал к древку коней и решился проследить за своим спутником.
Садко стоял в жиже у самого края речушки, пристально глядя в мутную, уже зацветшую воду, и что-то негромко бормотал себе под нос. Затем он вытащил засапожный нож и сильным ударом перерезал шею коню. Несчастное животное забилось в агонии, а Садко, прежде чем ноги коня подогнулись, с явным усилием обеими руками подтолкнул его в воду. Во все стороны полетели брызги воды, смешанной с кровью.
И здесь Гюрята закричал. Из тихой маленькой речушки поднималось нечто большое и мерзкое. Существо это напоминало проведшего не одну неделю в воде утопленника, с покрытых слизью конечностей падали куски прогнившей смердящей плоти, открывая отвратительное розовое нутро. Рост существа не превышал человеческого, но перепуганному Гюряте он казался гигантом.
Существо обернулось на крик, и этого оказалось достаточно, чтобы истлевшая шкура с треском лопнула. Вода в реке сменила оттенок, бледно-зеленая ряска брезгливо отступила перед ядовито-зеленым гноем. Нечто розовое поднялось со дна и ударило в лошадиную тушу. Умирающий конь поднялся на разъезжающихся ногах и захрипел.
Лошадиное брюхо раздулось, как бывает, только если падаль пролежит не один день на жаре.
Затем конь исчез.
Гюрята уже не мог кричать, только рот у него открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Во взбаламученную воду рухнул костяк коня, отсвечивающий белым, чистый, лишенный кожи, мяса и внутренностей.
А со дна поднялся радужный пузырь, раздуваясь на глазах. Он лопнул, распространяя зловоние, и на его месте оказался голый человек.
Он был молод и прекрасен, юноша, возраст которого едва ли превышал годы Гюряты. Обнаженное тело всем сплетением мускулов говорило о силе, тонкие длинные пальцы обещали женщинам ласку и негу. Но в серых глазах юноши читалась усталость. Они были старыми, словно видели на этом свете уже все. И может, не только на этом, такое томление, тоска и, пожалуй, безумие затаились в них.
– Привет тебе, Ярило! – негромко сказал Садко, склонившись перед юношей. – Благодарю, что не отверг требу. Как видишь, я верен слову.
Ярило вяло, но милостиво махнул рукой. Казалось, что он еще не пришел в себя после чудесного рождения из реки.
– Жарко, – сказал Ярило.
Он наклонился к воде и начал пить. Вскоре уровень воды в реке явно снизился, но Ярило не отрывался до тех пор, пока не показалось илистое дно.
– Жарко, – повторил Ярило. – Напои меня, человек.
Садко остановившимися глазами смотрел на языческого бога, только что выпившего реку.
– Здесь больше нет воды, – осмелился сказать он.
– Я не люблю воду, – пожаловался Ярило. – Я люблю жертвенную кровь. У тебя ведь еще есть конь…
Это было утверждение, но никак не вопрос. Садко закивал, пятясь назад, к подъему из оврага. Здесь он и наткнулся на Гюряту.
– Подсматривал?
– Садко Сытинич, да я…
– Да ты… мертвый, – сказал Садко, перерезав юноше горло тем самым засапожным ножом, которым недавно принес в жертву коня. Кто же оставляет в живых свидетелей такого?
– Жажду, – прошипел Ярило, оттолкнул Садко и приник к кровавому источнику, которым стало горло Гюряты. Садко стал тихо пробираться к брошенным наверху коням. Конь Гюряты смог опрокинуть древко рогатины и пасся у края оврага, выбирая пробивавшуюся зеленую траву. При появлении окровавленного Садко конь прижал уши и отошел в сторону, словно чувствуя, что этот человек сделал недоброе его хозяину.
