отвлекла, приковала внимание заголовком на первой странице:
Похороны Уинстона Черчилля
ЛОНДОН. 30 января состоялись похороны выдающегося государственного деятеля Англии Уинстона Черчилля. Более пышных похорон (если не считать похорон коронованных особ) Англия не знала со времен Веллингтона и Нельсона.
В течение трех дней был открыт доступ к гробу с телом Черчилля, установленный в Вестминстер-холле — старейшей части здания английского парламента.
В 9.45 отбил время «Большой Бен» (часы на башне парламента) и замолчал до полуночи. Гроб устанавливается на лафет старинного морского орудия, на котором в свое время лежал гроб королевы Виктории и трех королей. Почетный экскорт из представителей всех родов войск направляется к собору Святого Павла. За гробом следуют лишь родственники Черчилля. С интервалом в одну минуту раздается 90 орудийных залпов (число лет, прожитых покойным)
Служба в соборе проходила в присутствии королевы Елизаветы 11, глав государств и официальных представителей 110 стран, в том числе президента Франции де Голля, западногерманского канцлера Эрхарда.
Советский Союз представляла делегация в составе заместителя Председателя Совета Министров СССР К. Н. Руднева, маршала Советского Союза И. Н. Конева и посла СССР в Великобритании А. А. Солдатова.
Из собора похоронная процессия проследовала через Сити к Тауэру, где гроб с телом Черчилля был перенесен на катер. По Темзе он был доставлен на вокзал Ватерлоо. На этом церемония государственных похорон закончилась.
Черчилль будет похоронен на сельском кладбище в местечке Блейдон, где находятся могилы его предков.
Это сообщение ТАСС я прочитал два раза. С точки зрения профессионала, текст был написан коряво, на скорую руку. Ошибка в слове «эскорт» так и бросалась в глаза. Наверное, корреспондент очень спешил, и было ему не до таких мелочей. А ведь по моим временам, место такой газеты не на заляпанном подоконнике, а в музее.
Короче, дед не рассчитывал, что я так быстро управлюсь:
— Что «всё»⁈ Берись за второе окно!
— Так покрасил уже. И второе, и третье, и четвёртое.
— Да ну-у-у?
А вот на слово он никогда не верил. Прошёл в комнату, окинул внимательным взглядом плоды моего труда — и к банке с остатками краски: сколько осталось? А там почти две трети.
— Бабка! — кричит.
— Иду-у!
Он бабушку редко так называл. Только когда какая-то радость в доме. Умел человек из любой мелочи сделать праздник…
* * *
Большую часть пути я пропылил стоя. Разгонюсь изо всех сил, потом — прыг задом в седло, и отдыхаю, пока не угаснет скорость. Поэтому ехал кратчайшим путём, срезал его, где только возможно. Через старое футбольное поле, совхозный свинарник, узкий застав через Невольку, который пускал её воды в оросительные каналы, насквозь прорезавшие поля огородной бригады. Дальше, облаком пыли, тянулась грунтовка на Армавир. Здесь рукотворная речка делала поворот и шла параллельно дороге до самого города. Земля между ней и посадкой когда-то была последним участком в поле, к которому дед приложил руки.
Он ещё сопротивлялся болезни, но быстро терял силы. Пройдёт четверть рядка и стоит, опершись на тяпку руками и подбородком, смотрит на склон горы, где в россыпях ярких цветов выросли из земли первые четыре креста. Не было ещё ни подсобок, ни ворот, ни ограды. Как, вроде, не кладбище. Да и лет через семь, не сказать, чтобы очень его заселят. Во-первых, народ всеми правдами и неправдами норовил схоронить своих умерших родственников на старом погосте в черте города. Кто ж тогда знал, что там будет автозаправка? А во-вторых, одного-двух в день хоронили, не то, что сейчас…
Тьфу ты, чёрт, совсем берега попутал! Охота тебе была столь замечательный день обряжать в траурные одежды! — Я сплюнул с досады, да так неудачно, что прям на шнуровку кеда. Вот захочешь — не попадёшь! И так это дело почему-то меня рассмешило, что ехать дальше не смог. Упал на траву и хохочу. «Смешно дураку что уши на боку», сказала бы бабушка.
И вдруг, эту поговорку кто-то произнёс вслух. Оглянулся, а это сёстры близняшки, которых мы с Пимовной довозили до мостика через Невольку. Стоят надо мной, солнышко застят. Ну, до чего похожи! Поди, угадай, какая их них когда-то была моей тёщей.
Встал я на ноги, поднял велосипед и попылил по тропинке.
— Ишь ты, какой Федул! Слова ему не скажи…
На язвительный женский голос накладывался другой, более низкий и мягкий.
— Ох, и поганый у тебя, Машка, язык! Ну, лежал себе человек, ну, смеялся. Тебе-то что за печаль? Это ж тот самый хлопчик, что с Катериной Пимовной ехал на бричке…
— А что я такого сказала⁈
Дабы доподлинно вычислить тёщу, нужно было всего ничего: обернуться и глянуть на ту, которая сейчас говорит. Имя-то помню. Никогда б не подумал, что тихая, благообразная Мария Сергеевна в молодости была такой языкатой.
И я обернулся. Не из праздного любопытства. Просто хотел приколоться, убить этих тёток невинным вопросом: «Вы часом, не родом с Бенка?» Представляю, как бы их покорёжило! Мало того что угадал, а ещё и назвал Беноково на тамошнем местном жаргоне. Не иначе такой же ведун, как бабушка Катя.
Оглянулся короче, а они, бедолаги, такие задроченные! В гроб краше кладут. На лицах потёки, платьица со спины хоть отжимай. В речке, наверно, хотели ополоснуться, тут я со своим «ха-ха». В общем, не повернулся язык. Но зато опознал тёщу. У неё через весь лоб грязная полоса.
Тем временем, молодухи взяли меня в работу:
— Ты Лёша? — спросила одна.
— Сын Катерины Пимовны? — уточнила вопрос другая.
Странные существа эти близнецы. Если молчат, то обе, а говорят дуплетом, но вразнобой.
— Меня Сашкой зовут, — пробурчал я не очень приветливо. — А бабушка Катя наша соседка.
Судя по изменившимся лицам, тётки были разочарованы.
— А что за соседи? Ты чей? — спросили из вежливости.
— Деда Дронова внук.
Я специально сказал Дронов, а не Дранёв.
