Капитан гвардейцев Нарушкин, замерший вместе со своими бойцами рядом со мной внезапно привлек мое внимание тем, что внимательно смотрит куда-то назад. И выражение его лица было столь удивленным, что я не удержался и оглянулся в ту сторону: на восемь часов.
А дела там и впрямь происходили странные — казачьи тысячи начали перестраиваться без видимой на то причины, потому как дела полков на левом крыле были неплохи: люнет при всей ярости имперцев по-прежнему оставался нашим. Хотя вот уже битый час колонна врага то и дела пытается окружить его и захватить, но Родион Христофорович не промах, выставил дополнительно пару батальонов чуть позади люнета и прижимает прорвавшихся солдат перекрестным огнем. Эффективно до смерти! Вон какая гора из солдат в бело-черных мундирах лежит, причем как слева так и справа.
И тут нате вам — непонятные перестроения…
Жаль калмыков не видно, им дальше выставили, чтоб в случае чего место для маневра было. А тут вон непонятные движения казачков. Неужели генерал решил обходной маневр сделать? Отступив от плана? Да нет, быть такого не может! Боур на такое бы не пошел, значит…
— Предатели! — рыкнул капитан лейб-гвардии.
Но я уже и так все понял — казачьи тысячи разделившись на две неравные половины ударили в тыл Тверскому полку и тут же пошли на прорыв к атакующим левое крыло австрийцам.
Батальоны тверчан частично отошли на перегруппировку, частично заняли оборонительную позицию, встав в каре. Противостоять натиску предателей они уже не могли. Тем более не могли закрыть дорогу врагу другие три полка: Воронежский, Псковский и Тобольский. Большая их часть уже билась с врагом, а резервные силы, имеющиеся в каждом полку, уже были задействованы…
Внезапно из ставки генерала Боура отделился конный отряд в сотню голов. И возглавлял их сам Родион Христофорович! Следом за драгунами последовали перестроившиеся в боевые колонны тверчане, чуть больше полутора батальонов — меньшая часть ветеранского полка, еще два батальона в бою, застигнутые врасплох и в попытке сдержать натиск казаков. Но куда уж там! Легкая конница казачков опрокинула ряды воинов слишком быстро…
И хотя левое крыло все еще успешно держало оборону, оно вряд ли выстоит когда в спину защитникам ударят предатели.
Черт! Что же делать? Бойня идет по всему фронту: правое крыло отбивается, центр постепенно проседает, а противник подтягивает все новые силы, того и гляди опрокинет наши порядки. Но мы то на подобное развитие событий и рассчитывали, дать врагу веру в скорую победу, именно поэтому на тех направлениях стоят нетронутые полки. Убрать их оттуда нельзя — не хватит сил выдавить врага в случае потери люнетов, а это смерти подобно. Такой ошибки нам Евгений не простит, мигом додавит, вон конница на его позициях только и ждет момента ринуться в атаку!
Страха и неуверенности во мне нет, лишь клокочущая в душе ярость, пока еще сдерживаемая, но чую — ненадолго. Ей нужно дать выход, иначе натворю делов, ой натворю, и расхлебывать будет не кому.
— Витязям на левое крыло! Семеновцам — сместится с центра ближе к левому крылу. Исполнять!
Вестовые тут же унеслись к командирам. И уже через несколько минут со стороны 'Русских витязей' послышался частый барабанный бой и звуки горнов, а еще чуть погодя из-за перелеска, что скрывал их от моего взора, показались бегущие колонны под знаменем с вставшим на задние лапы бурым медведем на зеленом фоне, с серебряным крестом в правом верхнем углу.
Не знаю, заметили ли предатели приближение витязей или у них был изначально план не просто выбить левое крыло. Часть казаков внезапно изменила маршрут и вместо того, чтобы ударить встык между Псковским и Тобольским батальонами, тем самым окончательно расколов линию обороны на отдельные участки, ринулась прямиком на холм, к батареям. И вышло у предателей это так удачно, что у них на пути кроме артрасчетов никого и не оказалось. Минут пять и сотни казаков начнут резать обслугу, еще десять минут и про артиллерийские залпы можно забыть…
— Не вовремя казачки нам подгадили, — цыкаю я, — но уж лучше здесь, чем в Москве. Дешевле обойдется.
— Михаил, строй людей, нам предстоит проучить этих выблядков!
— Но, государь… — попытался возразить Нарушкин.
— Исполняй!
Майор тут же развернулся и скомандовал:
— По коням!
Все лейб-гвардейцы тут же бросились в седла, благо каждый перед боем приготовил и проверил не только коня, но и сбрую. Теперь бойцы раскрывали седельные сумки с шести зарядными пистолями — по два у каждого и проверили как выходят клинки из ножен.
Сам Михаил занял место справа от меня, и думая, что я не вижу показал ближайшим бойцам прикрывать меня. Эх, наивный, уж чего-чего, а боем меня не испугать, не на того напали!
Вот только телохранителей меньше полутора сотен — большая часть осталась при императрице, да царевичах. Уж об их здоровье я пекусь куда больше чем о своем.
Я не гляжу по сторонам, но чувствую как выстраиваются в линию гвардейцы. Ощущаю нутром как злится мой Ярый — не конь, а чудо, не раз спасший меня на поле брани. Ему противно стоять на месте, когда впереди хорошая драка! А я улыбаюсь и тихонько сжимаю бока — ни шенкелей, ни прочей садисткой жути в наших отношениях с Ярым нет, нам они не нужны, мы и так понимаем друг друга с полуслова. Вот и теперь конь делает шаг вперед, второй… а чуть погодя вовсе переходит на легкую грациозную рысь. Верный друг рвется в бой! Я чувствую, как мощно бьется его сердце, знаю, что умный товарищ скоро превратится в лютого зверя, разящего врага не хуже булатного клинка в моей руке.
Движемся клином. Получилось так, что на острие нас трое: я, майор Нарушкин и Николай Вязов, сержант из второй роты. Оба прикрывают меня, хотя кираса с шлемом закрывают почти все важные участки тела, разве что руки с ногами открыты, но уж чтоб попасть в них в горячке боя, это надо быть весьма везучим человеком!
Скачем по пологому холму, наискосок, аккурат наперерез разгоряченным казачкам. Кажется они нас не видят, что ж, отлично коли так. Соблюдали тишину до последнего момента. Да и казакам-предателям до вершины холма осталось всего ничего — саженей сто, у них охотничий азарт все застит, они уже там — наверху, крушат клятых москалей!
Перед тем как дать сигнал горнисту, скачущему позади меня возле прапорщика со знаменем императора: золотой двуглавый орел на зеленом фоне, держащий в лапах скипетр и державу, а в четырех углах серебряные православные кресты. Приходит в голову мысль, что зря все-таки позволил Скоропадскому набрать в этот поход людей из бывшего Запорожья, аукнулось жалость к преступникам, что ж впредь мне наука — не жалеть отбросы, кусающие руку помощи!
