– Мне не нужно, – странно ухмыльнулся Лео, – меня уже попарили.
Я не понял, что это значит, но, когда Лео разделся, я увидел, что вся его сутулая спина вкривь и вкось исполосована малиновыми рубцами.
– Что это? – спросил я изумленно.
– Том, собака, – сказал Лео беззлобно. – Если уж за что берется, так силы не жалеет.
– Не понимаю, – сказал я. – Вы дрались, что ли?
– Нет, – печально улыбнулся Лео. – Не мы дрались, а он драл меня розгами.
– Как это? – удивился я. – Как это он мог драть тебя розгами? И как это ты позволил?
– Но не сам же он драл. Это Симыч назначил мне пятьдесят ударов.
Я как раз снял с себя левый ботинок да так с этим ботинком в руке и застыл.
– Да, – с вызовом сказал Зильберович, – Симыч ввел у нас телесные наказания. Ну, конечно, я сам виноват Он послал меня на почту отправить издателю рукопись. А я по дороге заехал в ресторанчик, там приложился и рукопись забыл. А когда возле самой почты вспомнил, вернулся, ее уже не было.
– А что ж, она была только в единственном экземпляре? спросил я.
– Ха! сказал Зильберович. – Если б в единственном, он бы меня вообще убил.
Ошарашенный таким сообщением, я молчал. А потом вдруг трахнул ботинком по лавке.
– Лео! – сказал я. Я не могу в эту дикость поверить. Я не могу представить, чтобы в наши дни в свободной стране такого большого, тонкого, думающего человека, интеллектуала секли на конюшне, как крепостного. Ведь за этим не только физическая боль, но и оскорбление человеческого достоинства. Неужели ты даже не протестовал?
Еще как протестовал! – сказал Лео, волнуясь. – Я стоял перед ним на коленях. Я его умолял Симыч, говорю, – это же первый и последний раз. Я тебе клянусь своей честью, это никогда не повторится
– И что же он? спросил я. Неужели не пожалел? Неужели его сердце не дрогнуло?
Как же, у него дрогнет, сказал Зильберович и смахнул выкатившуюся из левого глаза слезу.
Я так разволновался, что вскочил и стал бегать по предбаннику с ботинком в руке.
– Лео! – сказал я. – Так больше быть не должно. С этим надо покончить немедленно. Ты не должен никому позволять обращаться с собой как с бессловесной скотиной. Вот что, друг мой, давай одевайся, пойдем. – Я сел на лавку и стал обратно натягивать свой ботинок. Куда пойдем? – не понял Лео.
– Не пойдем, а поедем, – сказал я. В аэропорт поедем. А оттуда махнем в Мюнхен. Насчет денег не волнуйся, их у меня до хрена. Привезу тебя в Мюнхен, устрою на радио Свобода, будешь там нести какую-нибудь антисоветчину, зато пороть тебя никто уже не посмеет.
Лео посмотрел на меня и улыбнулся печально.
– Нет, старик, какая уж там Свобода! Мой долг оставаться здесь. Видишь ли, Симыч, конечно, человек своенравный, но ты же знаешь, гении все склонны к чудачествам, а мы должны их терпеливо сносить. Я знаю, знаю, – заторопился он, как бы предупреждая мое возражение. – Тебе не нравится, когда я говорю мы и тем самым ставлю тебя на одну доску с собой. Но я не ставлю. Я понимаю, какой-то талант у тебя есть. Но ты тоже должен понять, что между талантом и гением пропасть. Не зря же на него молится вся Россия.
– Россия на него молится? – сказал я. Ха-ха-ха. Да его уже там давно все забыли.
Лео посмотрел на меня внимательно и покачал головой.
– Нет, старик, ошибаешься. Его не только не забыли, но, наоборот, его влияние на умы растет с каждым днем. Его книги не просто читают. Есть тайные кружки, где их изучают. У него есть сторонники не только среди интеллигенции, а среди рабочих и в партии, и в КГБ, и в Генеральном штабе. Да если хочешь знать, – Лео оглянулся на дверь и прильнул к моему уху, – к нему на прошлой неделе приезжал…
И уже совсем понизив голос до шелеста, Лео назвал мне фамилию недавно побывавшего в Америке члена Политбюро.
– Ну это уж ты врешь! – сказал я.
– Падло буду, не вру, – сказал Лео и по-блатному ковырнул ногтем зуб.
На следующее утро я встал пораньше. Выходя из дому, я увидел две здоровые машины с вашингтонскими номерами. Одна легковая, другая автобус с надписью AMERICAN TELEVISION NEWS. Какие-то люди раскручивали кабель и втаскивали оборудование в дом. Только один стоял, ничего не делая, курил сигару.
– Джон? удивился я. – Это вы? Что вы здесь делаете? Разве вы и для телевидения работаете?
О да, – сказал Джон. – Я для всех работаю. А вы что здесь делаете? Я думал, вы уже очень далеко отсюда. Если вы решил передумывать, вам придется платить очень многочисленная неустойка.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – У меня еще до отлета неделя.
– Я не беспокоиваюсь, – улыбнулся Джон. – Я знаю, что вы покупили билет. Я приехал сюда не для вас, а для небольшой интервью у господин Карнавалов.
С этими словами он ушел в дом руководить установкой обрудования, а я решил прогуляться вдоль озера.
Здесь мне попался бежавший трусцой Симыч, он со мной поздоровался на ходу так, как будто мы каждый день встречаемся с ним на этой дорожке.
Когда я пришел на завтрак, там уже под руководством Джона суетилась вся команда операторов, осветителей и звукотехников.
В столовой за столом собрались все домочадцы: Клеопатра Казимировна, Жанета, Зильберович, Том и Степанида. Все они были чем-то взволнованы, а при моем появлении даже выразили некоторое смущение, которое, впрочем, тут же прояснилось.
Дело в том, что, как очень вежливо сказала мне Жанета, сейчас Сим Симыча будут снимать в характерной домашней обстановке за завтраком, среди самых близких, а поскольку я к самым близким не отношусь, то не буду ли я столь любезен и не соглашусь ли позавтракать у себя в комнате.
Я обиделся и хотел тут же уйти. В конце концов, из-за чего я здесь сижу? Жду, чтобы мне оплатили мою поездку? Я теперь сам достаточно обеспечен, чтобы от такой ничтожной суммы никак не зависеть.
Я уже двинулся к выходу, но тут дверь растворилась и сначала на тележке ввезли Джона, который, выпятив обтянутый джинсами зад, приник к камере, а вслед за Джоном появился и сам Сим Симыч в тренировочном костюме. Он шел быстро, как бы не замечая никаких камер и вынашивая на ходу свои великие мысли.
Впрочем, приблизившись к столу, он тут же преобразился и повел себя как настоящий денди, поцеловал жену, затем поцеловал руку Клеопатре Казимировне, пожал руку Степаниде, Тома похлопал по плечу, Зильберовичу кивнул, а мне сказал:
– Мы уже виделись.
Затем он сел во главе стола, предложил помолиться Господу и закричал таким тонким голосом: Господи, иже еси на небеси…
– Это о'кей, – перебил Джон, – это достаточно, мы все равно будем перевести по английский. Теперь вы немножко кушаете и разговариваете. И если можно, делайте немного улыбка.
