– Это ничего, – успокоил я ее. – Сейчас тепло, я и на улице могу покурить.
После щей дали перловую кашу с молоком, при котором отсутствие соли ощущалось меньше.
Клеопатра Казимировна подробно меня расспрашивала о жизни в Германии, о жене и детях, как мы живем, что делаем. Я объяснил: сын учится в реальшуле, дочка в гимназии, я работаю, жена помогает мне и ездит за покупками.
– Она научилась водить машину? – спросила Клеопатра Казимировна.
Я сказал, нет, не научилась, ездит на велосипеде.
– На велосипеде? – переспросила Жанета. – Но это же неудобно. Платье может задраться или попасть в колесо.
Я заверил ее, что эта опасность моей жене не грозит, потому что она в джинсах ездит.
– В джинсах? – поразилась Жанета. – Ты разрешаешь ей ходить в джинсах?
– Она у меня разрешения не спрашивает, – сказал я. – Но я не вижу в джинсах ничего дурного.
– Неточка у нас стала такая строгая, – заметила Клеопатра Казимировна не то с гордостью, не то извиняясь.
– Да, строгая, – твердо сказала Жанета. – Женщина должна ходить в том, в чем ей предписано Богом.
На это я заметил, что, по имеющимся у меня сведениям, Бог сотворил женщину в голом виде, а что касается джинсов, то их сейчас носят все, и мужчины, и женщины, и гермафродиты.
Я еще хотел что-то сказать по этому поводу, но Зильберович так наступил мне на ногу, что я чуть не вскрикнул и, меняя тему, деликатно спросил, почему ж это не видно хозяина.
– А он уже поужинал, – сказал Лео.
– Но потом он выйдет или мне лучше к нему зайти?
Жанета переглянулась с матерью, а Лео откровенно засмеялся.
– Сим Симыч, – сказала Жанета, – после ужина делами не занимается.
– Да, – сказал я со сдержаным недовольством, – но я же не по своему делу приехал.
– А он после ужина никакими делами не занимается, – повторила Жанета. – Ни своими, ни чужими.
– Да-да, старик, – подтвердил Зильберович. – Он сейчас тебя принять просто никак не может. Он сейчас словарь Даля заучивает, а потом будет Баха слушать, он перед сном всегда Баха слушает, он без Баха заснуть не может.
Я отодвинул кашу и встал. Я сказал:
– Вы меня, конечно, извините… В первую очередь вы, Клеопатра Казимировна, и ты, Жанета, но я такого обращения просто не понимаю. Я к вам в гости не набивался. У меня нет лишнего времени. Мне предстоит далекое и, может быть, даже очень опасное путешествие. Я к вам приехал только потому, что Лео очень настаивал. Я не спал ночь, я добирался до вас шестнадцать часов с пересадками…
– Ну, старик, старик, ну что ты раскипятился. – Зильберович схватил меня за руку и тянул вниз. – Ну добирался, ну устал. Так сейчас отдохнешь. Пока Нетка тебе постель приготовит, мы с тобой поболтаем… – Он опять подмигнул мне и скосил глаза на мой дипломат… – ляжешь, выспишься, а завтра разберемся.
Откуда– то сверху лилась тихая мелодия. Будучи большим знатоком музыки, я сразу узнал произведение Баха Хорошо темперированный клавир.
Проклятый Зильберович! Мало было ему привезенной мной Горбачева, так он еще 0.75 Бурбона потом притащил, говоря, что американцы считают Бурбон лучшим в мире напитком. Но они-то этот лучший напиток сильно разбавляют содовой, а мы неразбавленный заедали соленым огурцом.
Конечно, разбавлять такой напиток глупо и даже кощунственно, но мешать его с водкой, пожалуй, тоже не стоило.
С трудом разлепив глаза, я огляделся.
Я лежал на деревянном топчане с жестким матрасом. В каком-то странном помещении – то ли тюремная камера, то ли монашеская келья. В одном углу божница, в другом таз и деревенский рукомойник (неужели тот самый, который я видел лет двадцать с лишним тому назад в подвале у Симыча?). Малюсенькое окошко под самым потолком, а сквозь него врываются в помещение всякие премерзкие звуки. Какая-то сволочь стучит в барабан и дудит на визгливой дудке. Ну что за наглость! Ну разве можно в такую рань…
Я поднес к глазам часы и обалдел. Без двадцати двенадцать, а я все еще дрыхну. И это в доме, где хозяин и все его помощники работают с утра до вечера.
Господи, ну зачем же я столько пил? Ну почему я не могу, как люди, как американец какой-нибудь, налить немножко в стакан, разбавить содовой и вести спокойный такой, уравновешенный разговор о Данте или налогах?
Впрочем, и у нас разговор был по-своему интересный. Лео сначала важничал и скрытничал, а потом, наклюкавшись, кое-что выболтал о их здешней жизни.
Живут они очень замкнуто. Симыч ежедневно пишет по двадцать четыре страницы. Иногда он работает в кабинете, иногда – гуляя по территории усадьбы. Гуляя, он пишет на ходу в блокноте. Исписав очередной лист, швыряет его не глядя на землю, а Клеопатра Казимировна и Жанета тут же эти листки подбирают и складывают. Забегая вперед, скажу, что я потом видел, как это происходит. Симыч гуляет с блокнотом, а жена и теща тихо ходят за ним. Когда он швыряет очередной листок, они подхватывают его, тут же читают, и Жанета немедленно оценивает написанное по однобалльной системе. Гениально! – говорит она шепотом, чтобы не помешать Симычу.
Когда– то точно так же она оценивала Ленина. Помню, еще в университете я взял у нее какую-то ленинскую брошюру (кажется, Государство и революция), так там слово гениально было написано на полях чуть ли не против каждой строчки.
Все– таки мешать Горбачева с Бурбоном не стоит. Голова трещала ужасно, и у меня даже появились мысли, что с пьянством пора кончать. И я даже дал себе слово, что кончу. Только бы вот опохмелиться, а потом решительно завязать.
Барабан все стучал, и дудка дудела, не давая сосредоточиться.
Я встал на табуретку и дотянулся до окна. Глянул наружу и не поверил своим глазам. На площади перед домом, как раз под полосатым столбом с табличкой СССР, стоял советский солдат в полной форме с автоматом через плечо. Я в отчаянии потряс головой. Что это такое? Советские войска вторглись в Канаду или мне уже черти мерещатся?
Скосив глаза, я увидел негра Тома с саксофоном и Степаниду с барабаном, даже большим, чем ее задница. Как я и предположил, они не играли, а только настраивались.
Потом появились две русские красавицы в цветастых сарафанах и платочках. Одна из них держала на руках каравай хлеба, а другая тарелку с солонкой.
Потом… Я не понял точно, как это получилось. Сначала, кажется, раздался удар колокола, потом Том затрубил что-то бравурное, а Степанида ударила в барабан. И в то же самое время на аллее, идущей от дальних построек, появился чудный всадник в белых одеждах и на белом коне.
Пел саксофон, стучал барабан, пес у крыльца рвался с цепи и лаял Конь стремился вперед, грыз удила и мотал головой, всадник его сдерживал и приближался медленно, но неумолимо, как рок.
