Как из него, однако, попер американец: улыбочка из фильма про этаких парней из-за океана, которые всех могут купить, всех поставить на место. А радикальные его фразочки и хохот в адрес собственного начальства, порядков — тоже американское выпендривание: вот мы как можем, вот мы какие! Президент у меня в кармане! Если даже там ни цента! Не в том, что кто-то белый, а кто-то цветной, дело, а в этой американской развязности, всем указке, тайном и явном чувстве превосходства над всем миром!..
Помолчал, а потом спросил как бы о мелочи малозначащей:
— Вы на самом деле уверены?.. Ну, насчет ребенка…
— Важнее другое: что уверены в этом вы сами. И действительно, не о ребенке, а о детях разговор. Да, да, о будущем, как вы изволите иронизировать. Арифметика тут элементарная, вас с Марией — лишь двое. И — обрыв нити. Мы с Нею — бесконечны.
— Ну, голова закружится! На вашем месте я посчитал бы и честную дуэль преступлением перед человечеством. Посадил бы себя вон туда, на скалу, а других заставил петь гимны моему прогрессивному фаллосу.
Подбросил пистолет на руке, тяжелый, заряженный, и глаза его тоже что-то взвешивали. По-ковбойски повертел пистолет и положил на камень.
— Поскольку победа всегда за прогрессом, для вас поединок не опасен. Всего лишь небольшая подзарядка для нервов. Но Мари-а все-таки моя, а свое я никогда без борьбы не уступал.
Он подхватил с земли камешек, занес руки за спину, снова их вытянул перед собой.
— Стреляет, в которой камешек.
Я все-таки не выдержал и спросил:
— Вы действительно их не видите? — Показал на бурно разросшиеся, прущие изо всех расщелин желтые цветы.
Он презрительно усмехнулся:
— А вы все про это? И она их не видит. Сама сказала почему.
— Почему же?
— Ее тошнило с вами. Уж извините за прямоту. И будет всегда тошнить. Такой прогресс вас устроит?
— Эта! — Я мазнул пальцами по его правой руке.
Он не разжимает.
— Да, мы не условились, где кто стоит.
— Отсюда туда, — я показал на край обрыва, — легче будет объяснить случайным падением.
Он раскрыл ладонь — пустую.
— Извините, сэр! — Он снова взял оружие, повертел. — Извините, но я стреляю хорошо.
Ну вот и все! Поздно теперь жалеть-прикидывать, имел или не имел права подставляться. Так глупо подставить все, все под пулю этого самодовольного американца! Не имел, конечно, права, не имеешь. Но ведь по-другому тоже не мог. Значит, мы такие? Если Великий Драматург хотел еще раз в этом убедиться, искал лишнее подтверждение — вот оно! Одним аргументом больше, одним меньше — какая разница! Что уж было так стараться закручивать сюжет?
Со скалы, куда я взобрался, чтобы американцу лучше было целиться, легче сшибить меня наповал, хорошо вижу одинокую фигурку на берегу. Все в том же голубом. Значит, и Она меня видит, может видеть. Как смешно (теперь это вспоминать смешно)! Она вывешивала словно бы ооновский флаг на шалаше — не помог. Ничто уже нам таким не могло помочь. А другими стать, научиться быть — времени не хватило. На все хватало, хватило и времени и ума: на небо взобраться, обползать дно океанов, в материю ввинтиться до самого сердечника. А вот на себя оглянуться, собой всерьез заняться, привести к общему знаменателю знание о внешнем мире и о внутреннем (человеческом), и даже не в знании дело, а в готовности, в настоящем желании быть такими, а не этакими — это все на дальше откладывали. И дооткладывались!
Когда-то радиация (да-да, африканская!) нас на человеческие ноги поставила, она же подобрала футляр под стать прекрасному мозгу, а какие пальцы!.. И все ради чего? Чтобы смогли докопаться, добраться до истока, вытащить «послед», зарытый матушкой природой поглубже? Чтобы под конец собственным истоком отравились?..
О чем Она думает сейчас, видя, что я торчу на этой скале? Привыкла меня здесь видеть, соглядатая. О нем, конечно, думает, беспокоится, никак не может понять, куда он девался, если я вот здесь стою один. Не знает, что он снизу целится в меня. Стойка действительно профессионала-спортсмена, такие не промахиваются.
Как бы почувствовав что-то, быстро-быстро направилась в нашу сторону. Идет сюда, уже бежит! Волосы мешают. Она их, как ребенка, обхватила и на бегу держит перед собой.
Я хочу крикнуть человеку, который в меня целится: Она ищет нас! Нас, нас ищут!
Но почему-то не могу. Мне стыдно, боюсь, что голос выдаст страх. Вот так уже было однажды: тонул в озере (судорогой свело, сковало обе ноги), а позвать людей стыдился, боялся услышать свой испуганный голос. Люди в лодке сами что-то заподозрили, увидели по моему лицу, что дела плохи, и подплыли…
Я его не услышал, свой голос, а услышал откуда-то: «Поздно!» А может, это во мне?
Да нет же, нет! Почему поздно? Вот и Она — бежит сюда и тоже что-то кричит, умоляюще вскинула руки, отпустив на волю волосы, они разметались по ветру. Но ни Ее голоса, ни моего, а снова безжалостное, неотменимое: «Я взвесил на весах, последний раз вас взвесил!..»
Убойтесь меча, ибо меч есть отмститель неправды, и знайте, что есть суд.
Книга Иова, 19, 29.
— Приготовиться! Повторяю: приготовиться к последнему удару! Все аппараты возмездия — к бою!.. Кто, кто снова болтает? Опять этот Смит?
— Первые были черные, разве вы не знали?.. И последние тоже, все теперь черные, ха-ха, справедливо, главное, не забудьте чужие долги, головешки тупоголовые…
— Я же предупреждал, док, еще порцию сна ему. Всем приготовиться! Залп из всех! Блестяще! Получите там!.. Вас благодарит президент. Впрочем, наплевать. Док, переключите на самообслуживание: каждому газ по собственному выбору, на любой вкус. Счастливых снов со спокойной совестью!..
— Набраны третья… четвертая… Как оставшиеся? Пробуйте, пробуйте!.. Регенератор воздуха включился?.. Кажется, стало легче. Так… манипулятор… Доступ окислителю открыт, теперь двигатели… Один, только один глоток воздуха над раскачивающимся океаном — и умереть…
Широкий экран «наружного» телевизора, на котором тяжело ворочалось нечто смолисто-огненное — вода не вода, нефть не нефть, — внезапно ярко вспыхнул: показалось и тотчас унеслось ввысь толстое тело ракеты, отплевываясь огнем, еще одно и еще.
Атомоход вдавило в толщу океана, освободившийся от полтысячи тонн корпус его стал заваливаться на нос: некому было принять в кормовую систему столько же тонн воды. Грозная океанская толща, глубоко потревоженная непонятно откуда доходящим светом, сначала все расступалась перед скользящей ко дну массой металла, но вдруг как бы спохватилась: невидимые челюсти медленно сжались на стальных боках подлодки, и они протяжно и жалобно заскрежетали. Последняя, задыхающаяся живая плоть не отпускала от себя затуманенное сознание — лучик его, все еще чудо из чудес, безопасно пронизывал и каменную толщу воды, и полную тьму, поглотившую лицо женщины на теперь уже невидимом подволоке центрального поста.
Не давай же воли своей руке, дабы не все люди погибли; пощади, дабы не все они исчезли с лица земли. Вместо потопа пусть бы лучше пришел лев и сократил род людской! Вместо потопа пусть бы лучше пришел голод и опустошил землю! Вместо потопа пусть бы лучше пришла богиня-чума и поразила человечество!
«Сказание о Гильгамеше».
Я увидел человека. Высоко поднимая голову над цветами (точно тонущий, захлебывающийся пловец), он добирается, гребется, ползет снизу ко мне — на скалы.
А что же было со мной, с нами вот здесь недавно: пистолет лежит на камне и чуть в сторонке сушится обойма?.. Значит, не было, не произошло — какое счастье! Как могло такое примерещиться, присниться, привидеться? И как все логично происходило, все разговоры… Но кто и с чем бежит, ползет сюда? Он не ползет, он тащит свое тело, черты лица искажены как от боли, и нога неестественно волочится, вывернута. На лице кровь.
Я бросился навстречу, сам рискуя разбиться.
— Что, что с Нею? Говори! Говори!
Рот его разодран в крике, но до меня доносится лишь хрип. Наконец разобрал:
— Она… купаться…
Снова хрип, бульканье в горле.
— Что? Что? Говори же!
— Там радиация… бешеная…
Залп — так он был? Не все сон, что-то все-таки было, произошло? «Первая… Вторая… Пошли…»! Дуэль — была?..
Я не дослушал и побежал вниз, где рыжим пятном темнеет шалаш. Там никого не видно, но это там, там! Не я о скалы, о камни — они бьются о меня, бросаются на меня. На миг, зайдясь от боли в разбитом колене, присел и увидел странное, движущееся со стороны моря копье, летящее не острием вперед, а боком. Сразу и легко понял, что это птицы, но выстроившиеся в вертикальный строй строго одна над другой. И также сразу понял, что птицы, ощущая лишь ими улавливаемый ветер радиации, отыскивают между смертельными потоками щель, пытаются сквозь нее протиснуться, выбраться.
