— Никита Федорович, дорогой ты мой, человечище! — Радищев схватил Волконского за плечи и крепко обнял. — Я уже почитай шестой месяц сообразить не могу, как мне татей, что известные мне и уже бывалым полицейским перед молодыми да дворниками обрисовать. Чтобы мог любой дворник сказать, что Васька Косой энто был, а не кто-то еще. Будет тебе пять с полтиной рублей за жеребчиков, присылай, мое управление честь по чести рассчитается, — и отпустив князя, Радищев пошел быстрым шагом по коридору. Волконский же смотрел расширенными глазами ему вслед.
— Он что же хочет людишек, пусть даже таких никчемных, как тати энти, как лошадей описывать? Чудны дела твои, Господи, — и Волконский, покачав головой, направился к выходу из дворца. Дел предстояло много, а времени им государь давал на выполнение все меньше и меньше.
* * *
Петр Шереметьев покосился на едущего рядом с ним Долгорукого.
— И чего ты за мною увязался? — они уже могли мирно сосуществовать на одной планете, но разговор о дружбе пока не заходил.
— Да скучно, — протянул Иван. — Ну и Наталье я больше мешаю сейчас, чем помощь могу какую дать. Пока Петька от груди не отлучен, отец ему сильно не нужен. Да и сидеть у бабских юбок, то еще удовольствие. Ранее так к государю мог запросто пойти, да помочь в делах государственных, а то и просто гульбу затеять, а сейчас… — он махнул рукой. — Государь меня не жалует, вестей по испанцам пока нет, вроде бы надобно корабли готовить, дабы в обратный путь налаживаться, ан нет, война в тех местах идет. Шведы за родное с прусаками и датчанами сцепились. Опасно мимо них сейчас проходить. Ну а гулять и вовсе не интересно.
— Раньше интересно было, а сейчас интерес весь пропал, — Петр скептически хмыкнул.
— Ну что тут сказать, невзгоды, наверное, способствуют переосмыслению, — глубокомысленно произнес Иван.
— И способствуют развитию философских начинаний, — Петька посмотрел на Ивана и прищурился. — А скажи-ка мне, князь мой разлюбезный, государь Петр Алексеевич был очень добр и одарил тебя обратно Горенками. А почему в этом случае ты продолжаешь жить в моем доме?
— Ну дак я в Горенки отца пустил, а Наташеньки в такое время лучше дома живется, в коем ее детство и юность прошла. Тем более, что нас-то там почитай что и нет, никто ей не мешает подружек зазвать, да о своем поболтать.
— Это точно, — Петька задумался. Наташа вроде с Варварой сдружилась, и та сейчас, когда государыня по делам да по святым местам уехала, частенько к сестрице его захаживала. Он, когда из Ревеля вернулся с грузом драгоценным, так и завалился в гостиную грязный, вонючий, потому как попали они в ливень, который дорогу скользкой сделал, до того участка еще не добрался племянник Брюса. Телегу стащило с дороги, и они все вместе ее вытаскивали за колеса да в грязище. Петька тогда орал как помешанный, что нечего срезать, надобно по нормальному новому тракту ехать. И надо же тому было случиться, что на монетном дворе, куда привезли золотишко, государь им встретился. Он осмотрел его Петькуа с ног до головы, затем хмыкнул и спокойно так произнес.
— Молодцы, но ты иди, Петр, вымойся, опосля доложитесь.
И они пошли в Петькин дом, а в гостиной в это время сидела его невеста. И вроде бы скоро она станет его женой, и будет видеть его во всяком виде, а как-то неудобно стало. Но Варвара просто поднялась с диванчика и улыбнулась.
— Я вижу, у вас был непростой день. Вы оба пока освежитесь, а мы с Натальей соберем на стол, — тогда-то Петька понял, что сделал правильный выбор.
К ним подъехал Барятинский Иван Федорович, назначенный Петром Алексеевичем командующим теми десятью полками, что шли с ними для закрепления в Царицыне, откуда планировалось наступление на Крым, как только Ласси покончит со всеми своими делами в бывшей Польше и присоединиться к стремительно разрастающемуся гарнизону, куда еще по зиме был оправлен приказ, укрепляться и ставить линии обороны. У Петра Алексеевича не было предположения, что крымчаки в случае прорыва обороны, все-таки выйдут на Волгу, но, как говорилось, чем черт не шутит, всякое может случиться, тем более, что сам Ласси с войсками отправится в многострадальный Очаков, пока османам будет на до дальних своих провинций. Поэтому-то Барятинского, после окончательного планирования, и назначили командующим выдвинувшихся полков, потому, что он воевал с персами и вполне мог предугадать действия крымчаков в ответ на то или иное действие русских. Кейт, как только завершит оборону Астрахани, должен будет выдвинуться на Царицын, ну а там, Ласси по прибытии примет окончательное решение: кто куда и зачем пойдет. В этом Петр Алексеевич дал ему карт-бланш, учитывая его опыт и стратегическое мышление.
Полки выдвинулись уже давно и лишь сегодня утром не сдерживаемые пешими воями Шереметьев с Долгоруким нагнали их, имея предписание не соваться к казакам без поддержки хотя бы трех рот, которые они должны были взять с собой на переговоры.
— Что-то случилось, Иван Федорович? — спросил Шереметьев, заметив промелькнувшую тень беспокойства на лице Барятинского.
— Да что-то неспокойно. Дозор уже с час как вернуться должен был, а его все нет. Нехорошо это, вот помяни мое слово, Петр Борисович, — на Долгорукова он не смотрел, словно Ивана вовсе здесь не было. Ванька невесело усмехнулся. Да, стоило раз оступиться, и словно прокаженным стал. Почитай все, глядя на него взгляд отводят, а ведь совсем еще не так давно лебезили перед всеми Долгорукими. Нет, нужно возвращаться в Америки, туда, где они почти равны всем остальным колонистам, потому что трудиться приходится даже Наталье, которая раньше-то акромя иголки для вышивания, али кисти для рисования ничего в руках и не держала.
— И что это может значить? — Петька привстал на стременах и огляделся. Волнение командующего передалось и ему. — Засада?
— Не знаю, Петр Борисович, — Барятинский покачал головой. — Может быть и засада. Мы же по Дону уже неделю идем. Даже странно, что еще никто не проверил нас на прочность.
— И что предлагаешь, Иван Федорович? — нахмурившийся Долгорукий натянул поводья, заставляя своего коня остановиться. На этот раз он был удостоен неприязненного взгляда, но, тем не менее, Барятинский ответил.
— Трубить привал буду, хоть и не по плану, но так, хотя бы не на марше будем, ежели кто решится армию пощипать.
— Так труби, — раздраженно бросил Долгорукий, и тут же раздался сигнал к привалу.
Пока солдаты споро разбивали привал, к все еще сидящим в седлах офицерам подскочил молоденький подпоручик. Судя по тому, как закатил глаза Барятинский, подпоручик успел за этот поход так ему надоесть, что он уже не знал, куда деваться от него.
— Чего тебе, Корнилий Богданович? — спросил он у подпоручика только для того, чтобы тот побыстрее отстал от него.
— Хочу узнать, Иван Федорович, как долго стоять будем, есть ли возможность лошадей выпрячь из орудий?
— Часа два простоим, — подумав, решил дать себе и своим подозрениям фору командующий. — Сам решай, что лучше. Государь тебе приказал различные тактики опробовать, не мне, и тебе перед ним ответ держать. — Корнилий Бороздин, которому государь Петр Алексеевич действительно дал специальное поручение, вспыхнул и, закусив нижнюю губу напряженно кивнул. — Ну а что ты от меня хочешь? Проявил инициативу, теперь расплачивайся, и я здесь совсем не при чем! — подпоручик снова кивнул и отъехал о чем-то напряженно размышляя. — Вот же морока на мою голову, — Барятинский потер шею. — Влез дурень энтот молодой, когда государь последнее собрание штаба офицеров в Москве проводил, с тем, что при деде государя начали робко создавать роты специальной артиллерийской поддержки, кои по всему полю лошадьми таскались, и обслуга коих была при конях, дабы быстро помочь огневой мощью там, где совсем жарко становится. Государь его выслушал и назначил главным над быстро сформированными тремя такими ротами, чтобы Бороздин, значит, всячески их испытал, да ему, государю, пространный отчет предоставил, и по его отчету, Петр Алексеевич будет ужо судить, что дальше делать с данными ротами, убирать совсем или наоборот к каждому полку приставлять.
