Когда до церемонии оставались считанные минуты, на сцене явился забытый уж было персонаж — Эрих фон Эбенхольц, прослышавший о смерти своей несостоявшейся возлюбленной и о грядущей каре одного из ее убийц. Наместник, вопреки опасениям, разговор с убитым горем юным рыцарем выдержал на высший балл, убедив его в том, что открытие заколоченной крышки излишне, ибо Хелена была убита и варварски закопана тварями не одну неделю назад, и являть глазам то, что от нее осталось, есть надругательство над собственными чувствами и благопристойностью. Избавиться от скорбящего обожателя оказалось нелегко, и Курт вздохнул с немалым облегчением, когда за спиной фогта вновь закрылась дверь его временной благоустроенной тюрьмы.
Следующим утром, явившись в ратушу, он был встречен шарфюрером, с мрачным удовлетворением сообщившим, что минувшей ночью птенец впервые не сдержался, когда в камеру вошли бойцы, дабы, как всегда, проверить состояние оков. Конрад пытался вырваться из цепей, ссаживая кожу на руках и приходя в еще большую ярость от запаха собственной же крови, и пытался ухватить близстоящего; вообще же его состояние перешагнуло пределы самообладания, и, если господину следователю интересно знать мнение скромного солдата, сейчас самое время для подробной беседы с заключенным, пока еще голод не вытравил из него остатки разума.
— Пошлите кого-нибудь в дом барона фон Вегерхофа, — распорядился Курт, сквозь маленькое окошко в двери камеры оценив ситуацию. — Пусть прибудет немедленно. Я объясню, как проехать.
— Я все понимаю, — поморщился шарфюрер, — ценный агент, судя по всему, однако допускать его к допросу… Что происходит, Гессе?
— Задайте этот вопрос вышестоящим, когда они прибудут, — порекомендовал он дружелюбно. — Я же вам ничего сказать не могу. И, кстати: ваши парни, когда допрос начнется, пускай подождут за дверью.
— А вовсе из города нам не убраться?.. Чем нам так ценен этот сноб? Почему у него такой допуск?
— Если я вам скажу, Келлер, — серьезно ответил Курт, — мне придется вас убить.
— Сдается мне, это того стоит, — буркнул шарфюрер, отходя. — Ждите. Через полчаса привезу вам вашего хлыща.
Хлыщ явился лишь спустя час, подчеркнуто безмятежный и при этом невыносимо учтивый; Келлер, отправившийся добывать ценного агента лично, шагал чуть позади, недовольно супясь и явно с великим трудом удерживая рвущиеся на язык слова нелестного свойства.
— Тебя за смертью посылать, — заметил Курт укоризненно, и фон Вегерхоф коротко усмехнулся:
— Учту.
— Ты что же — с вещами? — уточнил он, кивнув на внушительную клеть в руке стрига, в которой под темным покрывалом что-то шебуршалось и царапалось. — Намерен поселиться в соседней камере?
— Отказался идти сюда, — хмуро отрапортовал Келлер, — и потащил меня на торжище. Купил зайца. Надеюсь, мысли, возникшие у меня по поводу употребления сей Божьей твари, ошибочны.
— А что вы предлагаете посулить вашему пленнику за интересный рассказ, майстер… как вас…
— Шарфюрер!
— Comme vous voudrez[221], — отмахнулся фон Вегерхоф равнодушно, не глядя на зеленеющего служителя. — Разумеется, можно скормить ему одного из арестованных. Если этот вариант вам более по душе…
— Моя работа убивать этих тварей, — сухо заметил Келлер. — А я вынужден выслушивать такое. Гессе, вы впрямь намерены подкармливать выродка? Понимаю — девка, но…
— В этом вопросе предлагаю согласиться с бароном, — пожал плечами Курт; фон Вегерхоф, не дожидаясь продолжения, зашагал по лестнице вниз, к камерам, и шарфюрер убежденно предположил, понизив голос:
— Так стало быть, парень эксперт по стригам. Тогда почему его не знаю я?
— Будь на моем месте Хауэр, он сказал бы — «значит, не положено», — отозвался Курт, ступая следом. — Но я скажу — «спросите у начальства»… Прежде, чем войдем, — удержал фон Вегерхофа он, оглянувшись на оставшегося позади Келлера, — краткая вводная лекция. Совершенно неожиданным образом мне подвернулся свидетель славных дел нашего покойного мастера. Думаю, тебе полезно будет это знать.
Историю Арвида стриг выслушивал, шагая все медленней, совершенно остановившись чуть поодаль от камеры с заключенным, молча глядя в пол перед собою.
— Это многое объясняет, — произнес он, наконец, нескоро, и Курт непонимающе свел брови:
— В самом деле? К примеру, что?
— К примеру — то, что я сумел одолеть его. Подумай — ему даже и от рождения всего-то лет сорок с небольшим. А для меня больше времени минуло только со дня обращения, я вдвое его старше. Будь он хотя бы моим ровесником — вообрази, какой степени силы он бы достиг. Боюсь, тогда я так легко не отделался бы.
— Молодой, да ранний, — пожал плечами Курт, и стриг мимолетно усмехнулся:
— Возможно. Но это в любом случае повод задуматься.
— О чем?
— О себе, — пожал плечами фон Вегерхоф. — Обо всем. О том, что он же и говорил; как ни крути, а каждое его слово было справедливым, не находишь?
— О том, что из меня выйдет отпадный кровосос?
— Выйдет неплохой, — согласно кивнул стриг, и Курт проглотил ухмылку. — Но в данный момент меня волнует вопрос — какой получится из меня самого… Еn voilà suffit[222], — сам себя оборвал тот. — Если я не ошибаюсь, сейчас ты был намерен допросить другого стрига — того, что в камере.
— Уверен, что тебе там стоит быть?
— Не уверен, что тебе стоит, — отозвался фон Вегерхоф, — но ничего не поделаешь… Насколько он вменяем?
— Пытался тяпнуть охранника, но от того, чтобы тянуться к собственным рукам, еще далек. Сейчас уже не буянит; возможно, выдохся.
— Это временно, — возразил стриг, вновь зашагав вперед. — Запомни главное, Гессе: даже сейчас он прекрасно понимает, что его ждет в конце концов. Не пытайся обещать то, чего не можешь дать; он не дурак. Много ты из него выпустил?
— Думаю, не меньше, чем я сам потерял той ночью.
— Хорошо, — коротко отозвался фон Вегерхоф, чуть замедлившись шагах в десяти от ряда камер. — Теперь тихо.
Курт кивнул, умолкнув, пока дверь темной каморы не закрылась за их спинами.
Конрад не стоял — почти висел в браслетах, в алом свете факела в руке фон Вегерхофа похожий на древнее привидение, за свои прижизненные прегрешения приговоренное к обитанию в фамильном замковом подвале. Три дня, минувшие с момента примененной Куртом экзекуции, почти высушили и без того не слишком упитанного птенца, выкрасив его в синюшно-белый цвет и сделав похожим на скелет, затянутый в сухой тонкий пергамент, и лишь глаза на заострившемся лице горели по-прежнему ожесточенно.
