Курт кивнул, умолкнув, пока дверь темной каморы не закрылась за их спинами.
Конрад не стоял — почти висел в браслетах, в алом свете факела в руке фон Вегерхофа похожий на древнее привидение, за свои прижизненные прегрешения приговоренное к обитанию в фамильном замковом подвале. Три дня, минувшие с момента примененной Куртом экзекуции, почти высушили и без того не слишком упитанного птенца, выкрасив его в синюшно-белый цвет и сделав похожим на скелет, затянутый в сухой тонкий пергамент, и лишь глаза на заострившемся лице горели по-прежнему ожесточенно.
— Ну, вот и пришло твое время, да? — сквозь сжатые губы выговорил Конрад и запнулся, вцепившись взглядом в клеть в руке стрига.
— Я вижу, ты уже все понял, — кивнул Курт, остановившись у стены напротив, подле узкого окна, нарочно по случаю забранного толстой ставней. — Мне надо, чтобы ты дожил до появления моего начальства, а после этого — до того момента, как я вывезу тебя на площадь. Посему можешь даже не сомневаться: ответив на все мои вопросы, ты получишь те несколько глотков, что погасят твою жажду. Придется поплеваться шерстью, но я полагаю, что с этим маленьким неудобством ты смиришься.
— А почему, ты думаешь, мне есть что тебе сказать?
— Ты его первенец, — тихо откликнулся фон Вегерхоф, аккуратно поставив клеть на пол. — У него не было от тебя тайн. Или было мало. Даже если ты и не знаешь чего-то наверняка, даже если Арвид и не рассказывал тебе всего — кое-что, хоть что-то, тебе все же известно. Или ты догадываешься.
— Не представляю, что вы хотите услышать, — возразил Конрад, складывая слова с видимым усилием. — Расположение других гнезд мне не известно — Арвид не слишком любит… любил шумные компании. Все, кого нам доводилось повстречать за эти годы, считанные единицы…
— Подозреваю, что в живых их уже нет, — предположил Курт, когда тот замялся. — Верно?
— Радовался бы, — неискренне улыбнулся птенец. — Тебе меньше работы.
— Да я на седьмом небе, — согласился он. — Однако говорить мы будем не об этом. Я, конечно, не отказался бы узнать и о безвестных гнездах и кланах, однако получить сведения о том, что их больше просто нет, тоже неплохо… Для начала я хочу восстановить некоторые пробелы в известной мне истории. Что случилось в ту ночь, когда ты был пленен Арвидом?
— Не помню.
Мгновение он стоял неподвижно, и, вздохнув с показательной усталостью, рывком распахнул ставню, бросив на птенца яркую полосу света. Конрад зажмурился, отвернувшись и зашипев, рванулся прочь, натянув цепь, как струну, и Курт вновь закрыл окно.
— Чтоб не тратить слов, — пояснил он, глядя на обвисшего в оковах стрига. — Так будет всякий раз, когда я услышу неправду… Сегодня пятница, Конрад. Тринадцатое. Символично, верно? Для тебя лично более невезучий день придумать сложно, поверь.
— Это не может не остаться в памяти, — произнес фон Вегерхоф по-прежнему чуть слышно и неспешно. — Последняя ночь перед смертью, последние часы перед тем, как перемениться навсегда… Это запоминается. Это помнят все, сколько бы лет им ни было, а ты был обращен не столь уж давно.
— И это мое личное дело, — через силу вымолвил Конрад, — мое и мастера.
— Твоего мастера больше нет, — пожал плечами Курт. — Зато есть я и без минут полдень за этим окном. Весна в этом году приятная, солнечная… Я жду ответа.
— Для чего это тебе? Чем будет полезно? Что даст?
— Ничего. Но мне отчет писать… Итак?
— Не помню, — повторил птенец, напрягшись, когда на ставню легла рука. — Никогда не стремился сохранить эти воспоминания. Ни к чему.
— По какой причине Арвид выбрал обращение? Насколько мне известно, его сородичи обыкновенно пускали пленников на вырезки.
— По той же, по какой не был убит в ту ночь ты. Хотя я предупреждал его, что это кончится плохо… Если б он послушал меня, сейчас я не слушал бы тебя. Сейчас ты слушал бы его.
— Давай-ка проповедовать друг другу прелести жизни на стороне каждого из нас мы не будем — все равно не сойдемся, — поморщился Курт. — Прими как факт: убедить меня в том, что я много потерял — идея гнилая на корню. Итак, почувствовав в тебе большой potential, он создал своего первого птенца… Почему он ушел?
— Он впервые увидел чужаков, — пояснил фон Вегерхоф, когда тот не ответил. — Ведь так? Его поразили эти люди в броне, которую не берут ножи, этот размах… В сравнении со всем, что, думаю, рассказал ему ты о мире за пределами его леса, все, виденное им прежде, показалось неважным и мелким…
— Как, кстати, тебе это удалось? — уточнил Курт, не увидев и не услышав возражений. — Полагаю, в те дни он по-немецки не говорил, что понятно, да и ты на языке дикарей, думаю, был ни в зуб ногой. Как вы общались?
— Ему не надо было знать языка, — все так же вместо птенца продолжил фон Вегерхоф. — Арвид увидел все сам — просто заглянув в мысли и чувства своего пленника. Ведь за каждым произносимым им словом стоял свой образ. Верно?.. А поскольку он был любознательным и неглупым, незнакомое и чуждое не уничтожил сразу, предпочтя вначале узнать.
— К чему задавать мне вопросы… — выговорил птенец, прикрыв глаза и с хрипом переведя дыхание. — Вы сами все знаете лучше меня. Даже обо мне. Даже то, чего я не знаю.
— Хохмач, да?.. В чем дело? Так стыдишься самой мысли о том, что твой мастер когда-то молился пню?
— Ты молишься мертвому еврею, — покривил губы Конрад. — Чем лучше.
— Этот мертвый еврей, позволь напомнить, неслабо вмазал тебе в ту ночь, так что на твоем месте я бы не слишком хорохорился.
— Не говори, что ты забыл дни, когда молился Ему сам, — заметил фон Вегерхоф. — Ты не убедишь в этом нас, потому что не убедил даже самого себя. Ты не забыл. Ты не забыл и того, что не желал обращения.
— Наверняка ты тоже помнишь, как верил в пятилетнем возрасте, что луна сделана из сыра. Для чего здесь ты? Как охрана, или миссионерствуешь? Брось, со мной это не пройдет. С твоим мастером мне не по пути.
— Как знать.
— Я знаю, — оборвал Конрад. — Знаю, что будет — я выйду из этой камеры, чтобы встретить утро. Знаю, что меня ждет. И знаю также, что не намерен тешить вас двоих и толпу овец, выплакивая себе милости.
— Не приходило в голову задуматься над тем, что конец все равно настанет когда-то? Что вечной жизни не бывает? Не думаешь хотя бы сейчас о том, что будет?
— Стошнило бы, если б было чем, — покривился птенец. — Знаешь, о чем я думаю? О том, что было. Я скоро подохну; никуда не денешься. Это верно. Зато я жил. На полную. С размахом. Не дрожал, опасаясь болезни, не вымаливал лишнего года существования, не думал о том, что когда-то ослабею и стану мерзостным сморщенным уродцем. Я жил — в свое удовольствие. Любил, что хотел. Ненавидел, что хотел. Делал то, что хотел я сам. Не слишком ли большой платы ждет твой мастер за свое благоволение — отказ от жизни, которую сам же и дал? Не слишком ли много он хочет?
