На другом конце вагона надрывно плакал ребёнок и женский голос баюкал его неразборчивой монотонной песней, ещё где-то гудели мужские голоса, но слов тоже было не разобрать. Да Андрей особо и не вслушивался. Спать под шум он давным-давно научился. Что не доем, то досплю. А сытому спать хорошо. Обед в столовой был сытным: четыре блюда, да ещё ему, видно, из симпатии большие порции навалили. От пуза наелся. Даже ничего прикупать в дорогу не стал. А паёк стандартный. На сутки маловато будет, но там по маршруту станция большая, Ставрово, вроде, вот там в столовой и поест, если стоянка долгая, или на перроне прикупит, как в Новозыбкове, деньги ещё есть. Ох, хоть бы сотню до места довезти, а то кто знает, где и как придётся крутиться до ссуды, и как там Эркин устроился, и где самому приткнуться.
Андрей во сне нахмурился. Чем ближе к Загорью, тем мучительней было думать об Эркине, о… нет, не надо об этом, не рви душу. Всё будет хорошо, и думай о хорошем. Он едет, сыт, одет, обут, в безопасности, по чистым незамаранным документам, есть деньги, есть казённый паёк, что надо — всё есть, спи, Андрей Фёдорович, и сны хорошие смотри. Про баню Селезнёвскую, про бассейн с фонтанчиком и прочие роскошества.
Пронзительно закричал гудок, по потолку и стенам ударил белый свет прожектора на переезде. Поезд шёл быстро, мелкие толчки сливались в покачивание, угомонились и затихли самые неутомимые говоруны, замолчал наплакавшийся ребёнок. Прогрохотал мост, пролетел мимо какой-то городок. Потом поезд въехал под тучу, и по окнам побежали, сливаясь в струйки, капли.
И опять Андрей проснулся на рассвете. Поезд стоял, и он приподнялся на локте выглянуть в окно. За мокрым стеклом серый безлюдный перрон, красная кирпичная стена вокзала и конец вывески: «…аково». Вагон сильно дёрнуло, и Андрей уронил голову на подушку. Поехали.
А когда он проснулся вторично, было уже совсем светло, а напротив сидела молоденькая светловолосая девушка и глядела в окно. Андрей под одеялом застегнул брюки и откашлялся, привлекая внимание.
— Доброе утро.
Она оторвалась от окна и удивлённо посмотрела на него.
— И тебе доброе утро.
Каждое «о» у неё звучало весомо и как-то… округло. Андрей такого ещё не слышал.
— А который час?
Она посмотрела на свои часы, неожиданно большие с широким ремешком.
— Восемь скоро.
— Спасибо.
Андрей аккуратно откинул одеяло и сел, быстро обулся. Пока не приведёшь себя в порядок, особо не познакомишься, и он, ограничившись ещё одной улыбкой, застелил свою постель, взял полотенце и пошёл в уборную. А ничего ведь девчонка, совсем даже ничего. Вот только чего она говорит так странно?
Поезд снова шёл очень быстро, и потому бриться Андрей не рискнул, да и сделали его у Селезнёва таким красавцем, что жалко портить. Щетина только-только проклюнулась и совсем незаметна, сойдёт. Он умылся, расчесал кудри, а когда вышел из уборной, у двери уже стояла женщина с двумя детьми, и ещё подходят. Точно — утро.
На верхних полках ещё спали, а девушка по-прежнему смотрела в окно. Андрей повесил полотенце и достал кружку.
— За чаем схожу. Принести тебе?
И снова тот же удивлённо-доверчивый взгляд.
— Спасибо, — она достала из своей сумки, больше похожей на рюкзак, такую же, как у Андрея, жестяную кружку и протянула ему. — Вот. А я поесть сготовлю.
— Ага, хорошо.
И Андрей отправился за чаем. Чаем распоряжалась проводница, которую, как Андрей ещё вчера услышал, получая постель, называли мамашей. Чай у неё уже готов, и даже печенья можно купить, и сахар в маленьких — на два кусочка — пакетиках. Андрей взял две пачки печенья и четыре сахара: не будет же он за девчонкин счёт питаться.
— В конце за всё расплатишься, — отмахнулась от него проводница, занятая тянущимися к ней кружками, чашками и флягами.
— Ага, — кивнул Андрей, рассовывая по карманам сахар и печенье.
Пока он ходил за чаем, девушка сделала бутерброды. Аккуратные ломти тёмно-коричневого ноздреватого хлеба и тонкие пластинки розоватого сала. Андрей поставил кружки и выложил печенье и сахар.
— Живём? — улыбнулся он.
— Конечно, живём, — ответно улыбнулась она.
— Ну, — Андрей сел на своё место, взял кружку и представился: — Андрей.
— Олёна, — ответила она в тон.
— Ну, так со знакомством!
Андрей шутливо чокнулся своей кружкой. Олёна охотно рассмеялась в ответ.
Они пили чай вприкуску, ели бутерброды и грызли печенье. И болтали. Олёна охотно с непривычной для Андрея открытостью рассказывала о себе. Она с Печеры, это на севере, а сюда она ездила к сестре, сестра за Иваньковского вышла, тот в госпитале лежал, а сестра там же после медучилища и работала, вот и сговорились и слюбились, а сам-то зять, ну, мужа сестры так зовут, неужто не знаешь, он из Исконной Руси, а не поехал туда, под Иваньковым осел, на хорошем месте, ну и понятно, где муж, там и жена, а сама она учится в лесном техникуме. А он?
— А я в Загорье еду, — Андрей отхлебнул из кружки.
— Оюшки! — удивилась Олёна — Это ж где?
— За Ижорском.
— Ага, — понимающе кивнула она.
Так же просто, как рассказывала о себе, она расспрашивала его. Удивилась, узнав, что он из угнанных, ну да, слышала, конечно, об этом, ну, что Империя с русскими творила даже в газетах писали, и что родителей потерял, ахала и, жалеючи, подвигала ему бутерброды.
Завозился спавший над Андреем. Зевал, кряхтел, что-то неразборчиво бормотал, а потом снова захрапел. А тот, что над Олёной, и не просыпался.
— А я тебя вчера не видел.
— А я в Окунёве села.
— Ночью, что ли?
— Да нет, солнце-то взошло уже.
Андрей вспомнил рассветный пустой перрон и кивнул. Значит, это было Окунёво.
— А в этой, — у неё получилось: — Олобаме леса хорошие?
— Леса? — переспросил Андрей и, вспомнив имение, улыбнулся. — Светлые леса.
— Прореживать не надо, значит, — кивнула она.
Андрей пожал плечами и тут вспомнил виденное на остановке.
— Да, а как же Окунёво? Я видел, там «аково» было написано.
— Это Кондаково было, а Окунёво за ним сразу.
— Ага, теперь понятно.
Она рассказывала об отце, что так с войны и не пришёл, а из четверых братьев только один вернулся, без руки.
— А ты младшая?
— Ой, нет, за мною ещё две. А у тебя есть кто?
— Брат, — твёрдо ответил Андрей. — К нему и еду.
— Ну конечно, — кивала Олёна. — Одному-то плохо, а родня-то пропасть не даст.
— Слушай, — не выдержал Андрей. — А чего ты так на «о» говоришь?
— Оюшки! У нас-то на Печере все так говорят.
Громко зевнул и сел на верхней полке над Олёной мужчина.
— Вас, трещотки, вместо будильника хорошо запускать, — и ещё раз зевнул.
Андрей снизу вверх, но достаточно насмешливо посмотрел на него.
— Есть претензии?
— Угостите, так не будет, — и прежде, чем покрасневший Андрей ответил, рассмеялся. — Не надувайся, лопнешь.
Спрыгнув вниз, он натянул сапоги и, заправив нижнюю рубашку в армейские брюки с узким красным кантом, взял своё полотенце и пошёл умываться.
— Оюшки, — быстро и тихо зашептала Олёна. — Фронтовик это, они все если им хоть что поперёк, как не в себе делаются, ты уж, Ондрюша не связывайся. У нас-то вот так один тоже…
— Что «тоже» она рассказать не успела. Потому что окончательно проснулся спавший над Андреем. Сердито сопя и ни на кого не глядя, он слез вниз, натянул грубые, похожие на рабские сапоги и пошёл в уборную.
Олёна прибрала на столе, освобождая место. Они-то поели уже.
— Принести ещё чаю? — предложил Андрей.
— Оюшки, — с радостным смущением засмеялась Олёна, — мы ж чаехлёбы все, конечно, Ондрюша, спасибочки тебе.
Андрей взял их опустевшие кружки и пошёл за чаем. Лучше бы успеть до возвращения храпуна, а то место у окна потеряется. Когда он стоял в очереди за чаем, мимо него прошёл тот, что спал над Олёной, властно бросив на ходу:
— Мне возьми.
— В ладошках принесу?! — огрызнулся Андрей.
Тот окинул его насмешливым взглядом и повторил прежнее:
— Не надувайся, лопнешь, — и добавил: — Скажешь, что за тобой.
И ушёл. За кружкой — решил Андрей. И ошибся. Пришла Олёна с двумя кружками.
— Тебя погнали? — подчёркнуто удивился Андрей.
— Оюшки! — откликнулась она. — Мне не в тягость, а они пускай поправятся. С утречка когда мужик медведем ревёт, с ним спорить всё равно без толку.
— Поправятся? — переспросил Андрей, уже догадываясь о сути этого процесса.
— Ну да, глотнут по маленькой и, — она засмеялась, — людьми станут.
Андрей кивнул и взял у Олёны кружки, ладно, чего уж там. Когда, выйдя на Равнину, они с Эркином напились так, что еле добрели до своего костра, Фредди им тоже утром дал глотнуть из своей фляги. Но по одному глотку, пообещав за второй глоток врезать так, что головы отлетят. Эх, Фредди, жалко, не увидимся больше, а то бы сводил тебя к Селезнёву. Чтоб знал, какая русская баня бывает. Втроём бы сходили, да нет, ты ж без Джонатана никуда, вчетвером, ха-арошей компанией, да не судьба.
