– Прими, государыня-царевна, от недостойной служанки своей сию вещицу.
Я развернула парчу и онемела. В моих руках текла, струилась, переливалась жемчужно-серебристым светом тончайшая ткань роскошной вуали.
– Это подвенечный убор молдавских господарынь, – пояснила княжна. – Дед моего деда получил ее от какого-то восточного владыки со многими другими дарами. Моя мать была последней, кто надевал эту вуаль. Считается, что она приносит счастье в семейной жизни и детях.
– Я не могу это принять, княжна, – сказала я совершенно искренне. – Это ведь фамильная реликвия, в ней должны венчаться только те, кто становится избранницами Кантемиров.
Губы княжны тронула легкая горькая улыбка.
– Государство наше исчезло, господарей молдавских больше нет. Мой старший брат, думаю, никогда не женится, он слаб здоровьем, а младший давно женился, но даже не вспомнил об этой вуали. Прими, государыня-царевна, Бог даст, станешь не только императрицей российской, но и повелительницей Молдавии. Не век же там туркам хозяйничать.
Н-да, это была уже высокая политика. Подобные перспективы, пожалуй, могли поколебать мою щепетильность. Да и слишком уж хороша была вуаль, ничего подобного я даже в фильмах в своей прежней-будущей жизни не видела. Соткана из звездного сияния и лунного света – вот, пожалуй, самое точное определение этой великолепной ткани.
– Благодарю, княжна, и принимаю, – ответила я. – Ты и понесешь ее за мной во время венчания. Вместе с княгиней Натальей.
– А я?! – оскорблено воскликнула Лопухина, пожиравшая вуаль жадными глазами.
– А ты, моя милая, следом за ними пойдешь с цветами. Никак запамятовала, что веры-то лютеранской, а не православной. Еще не знаю, в собор-то тебя допустят ли…
По лицу Лопухиной было видно, что соображения о конфессии ей просто в голову не пришли. Она и кирху-то посещала раз в год по обещанию, а в православном храме бывала только во время крестин своих детей, то есть примерно в два раза чаще.
– Я приму православие! – осенило ее, наконец.
– Конечно, примешь, куда ты денешься? – согласилась я. – Из иноверцев я при своей персоне только лекарей да ученых, пожалуй, оставлю, а вот придворных дам-еретичек мне не надобно. Пойди к отцу Сергию, священнику в дворцовой церкви, он тебя наставит на пусть истинный, а через сорок дней, благословясь, и окрестит.
– Так ведь свадьба через неделю! – зарыдала Лопухина.
– Раньше надо было думать, – равнодушно пожала я плечами.
– Бог един для всех и ко всем милостив, – тихо заметила княгиня Долгорукая.
– Очень он тебя миловал! – тут же огрызнулась Лопухина.
– Коли я здесь, подле государыни-царевны, супруг мой из ссылки вызволен, а детки здоровы, значит, милостив.
– Натали, прекрати обижать княгиню, – вмешалась я. – Меня лучше послушай. В собор на мое венчание ты только гостьей попадешь, но я тебе предрекаю: примешь православие – до старости останешься молодой и прекрасной по милости Божией.
Тут я ничем не рисковала, поскольку прежнюю историю красавицы Лопухиной знала великолепно. В возрасте сорока пяти годочков она считалась одной из самых красивых дам при дворе императрицы Елизаветы Петровны. За красоту и кокетство и поплатилась: императрица приказала выпороть ее плетьми и отрезать язык за участие в якобы заговоре против ее особы. Жаль, что Наташка никогда не узнает, от какой страшной участи я ее избавила. Впрочем, узнала бы – не поверила бы.
И тут я даже привскочила: вспомнив о том, вымышленном заговоре, невольно вспомнила и про «подельницу» Лопухиной, Анну Бестужеву. Сейчас она еще Анна Ягужинская, вдова Павла Ивановича, недавно опочившего. Но годиков через пять теоретически должна выйти замуж за графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, брата графа Алексея Петровича, весьма искусного дипломата. Бог с ней, с Анной Гавриловной, но как же я про Бестужевых-то запамятовала?
Хотя… Анна тоже мною забыта незаслуженно. Ведь Наталья Лопухина, ее закадычная подружка, хлопотала о том, чтобы ту принцессу Анну из холмогорского заключения выпустили за границу к родственникам супруга принца Антона Брауншвейгского. И Бестужеву в это дело втянула, которой тоже хотелось почему-то видеть на российском престоле Анну Леопольдовну, а не Елизавету Петровну.
Что ж, после свадьбы нужно будет Анну Гавриловну Ягужинскую к себе приблизить и с графом Михаилом Бестужевым ее лично сосватать. А графа Алексея Петровича употребить, так сказать, «по назначению», то есть сделать сразу министром иностранных дел – канцлером. Мне такой помощник в будущем очень пригодится: если он смог заставить заниматься государственными делами ленивую Елизавету, то со мной ему работать будет – чистое удовольствие.
Тут я обнаружила, что в комнате давно уже царит тишина: мои три грации не осмеливались побеспокоить царевну в ее размышлениях.
– И вот еще что, Наталья, – нарушила я затянувшееся молчание, – напиши подруге своей, Анне Ягужинской, что я к ней всегда благосклонна и желаю ее видеть в числе своих придворных дам. А то тётушка моя ее статс-дамой сделала, а Анна Гавриловна от монарших милостей в Москву сбежала.
– Она же только что овдовела, ваше высочество! Вот и отправилась к родне… горевать.
– Разберемся, – отмахнулась я. – Дамы, давайте заканчивать с моим подвенечным прики… то есть нарядом. Княжна Марья, благодарю еще раз за вуаль. А мне к тётушке нужно. Поговорить.
Разговор этот я откладывала практически до последнего, потому что не совсем ясно представляла себе, как отреагирует императрица на мои замыслы. А задумала я ни больше ни меньше, как переехать с моим супругом после свадьбы в Москву. Не нравился мне Санкт-Петербург, еще в прошлой-будущей жизни не нравился. Климат отвратительный, наводнения, почитай, каждый год. С Москвой никакого сравнения нет.
Как я и думала, венценосная тётушка тут же перешла на крик, едва я произнесла первые несколько фраз о своем переезде.
– Ишь, что удумала! – бушевала она. – Больную тётку бросить одну-одинешеньку государством управлять! Я-то к тебе, как к родной дочери, а ты…
– Тётушка, – самым жалобным голосом воззвала я, – успокойте ваше высокое достоинство. Супруг мой будущий вашими милостями стал губернатором московским, а куда муж – туда и жена, сами, небось, ведаете. Да и герцог с семейством с вами остаются, и патриарх тут же. Клянусь, если Господь благословит мой брак потомством, рожать буду подле вас, в столице. Я вас за матушку родную сама почитаю…
– Почитаешь, как же… Так и норовишь улизнуть от меня.
– Тогда прикажите отменить свадьбу, ваше императорское величество, – выложила я свой главный козырь. – Останусь при вас вековухой или в монахини постригусь тут же, в Санкт-Петербурге, дабы не лишать ваше величество своего общества.
– Совсем спятила? Как это я свадьбу отменю?! Да меня дяденька Салтыков поедом заест после этого: так родню обидеть.
– Анхен, – вступил, наконец, в беседу Бирон, который до этого сидел молча и грыз ногти. – Принцесса права: супруга должна неотлучно при супруге находиться. Да и Москва – не Сибирь, в неделю можно курьерам туда и обратно обернуться. Уверен, принцесса обязательно вернется к вам, дабы под вашим покровительством произвести на свет наследника престола российского.
– И ты так считаешь? – поразилась Анна Иоанновна.
Еще бы ему так не считать! Герцог откровенно побаивался моего слишком тесного сближения с тётушкой, во-первых, и продолжал лелеять надежду, что регентом при моем будущем сыне дорогая Анхен назначит все-таки его светлость, а не родную мать Великого князя. В прежнем варианте истории именно так и произошло, только регентство Бирона продолжалось месяц с небольшим и закончилось двадцатилетней ссылкой – сперва в Сибирь, потом в Ярославль.
Я же планировала отправить герцога с семейством в Митаву, руководить герцогством Курляндским, причем чисто номинально. Кроме того, у меня были весьма коварные планы на его ближайшего помощника – еврея Лейбу, который блистательно вел финансовые дела его светлости. Не забывая о собственном кармане, естественно. Нужды нет, что в России отродясь евреи финансами не ведали; в Европе уже лет пятьсот существовала подобная практика. И я намеревалась последовать примеру более продвинутых стран.
А еще я собиралась позаимствовать у Артемия Петровича Волынского его «конфидента» – талантливейшего архитектора Петра Еропкина, которого отличал сам Петр Первый. Именно он руководил составлением генерального плана застройки Санкт-Петербурга, разработал проекты планировки его центральных районов, закрепив три главных лучевых проспекта, и наметил пути дальнейшего развития города.
Вот пусть тут его планы и воплощает в жизнь кто-нибудь другой… или не воплощает. Я же хотела, чтобы Петр Михайлович разработал для меня принципиально новый план развития и застройки Первопрестольной, такой, чтобы Москва мигом затмила все остальные российские города, да и европейские тоже, если уж на то пошло. Состоится в новом варианте истории французское нашествие или нет – вопрос спорный, Москва вполне может и не гореть, зачем такие крайности? Париж, небось, никто не подпаливал с четырех углов, даже в голову не пришло.
