– Ну, зачните с Богом, – благословила нас императрица, осушая слезы. – Укрепите древо дома нашего славного…
И мы, наконец, остались наедине.
Я совершенно напрасно трусила, поскольку забыла о своем высоком положении. Мой богоданный супруг, наоборот, ни на секунду не забывал о том, что делит ложе не абы с кем, а с племянницей императрицы. Так что был предельно осторожен и деликатен – насколько это вообще возможно для мужчины. Я же, настроившись на «вторую серию» крайне мучительного расставания с невинностью, была приятно удивлена: ни особой боли, ни даже ощущений, неприятнее банального укола. Судя по всему, в бывшей-будущей жизни мне фатально не повезло с первым мужчиной.
Сейчас же все происходило с точностью до наоборот. В тот раз, измочалив меня по полной программе, партнер с огромной брезгливостью отнесся к возникшей по его милости лужице крови, осведомившись:
– У тебя месячные, что ли? Надо предупреждать.
И страшно удивился, что он у меня первый. Удивился и опять же высказал претензии:
– Знал бы, пальцем бы тебя не тронул.
А ну его. Вспоминать до сих пор неприятно. Тут же князь-супруг мне только что ноги не целовал, обнаружив недвусмысленные доказательства моей невинности, предложил выпить за это по бокалу вина и вообще подкрепиться, поскольку на свадебном пиру нам обоим было не до того. Величал он меня при этом исключительно «сударыней» и на «Вы». Было похоже, что моя семейная жизнь началась достаточно благоприятно.
Через несколько часов, подкрепившись фруктами и бисквитами, мы мирно заснули рядышком и были разбужены только поздним утром зычным голосом императрицы:
– Ну, как тут мои детки?
И опять слезы умиления, и поздравления, и демонстрация простыни всей свите. Я не знала, куда деваться от неловкости, но окружающие, кажется, считали все происходившее в порядке вещей. Ну и ладно!
Правда, через какое-то время я не выдержала и шепотом попросила княжну Кантемир сделать так, чтобы нас на какое-то время оставили в покое. Во-первых, мне хотелось, наконец, выпить кофе и позавтракать, а во-вторых, поговорить со своим супругом, причем отнюдь не о любовных делах. Не знаю, как ей это удалось, но в конце концов «браутскамора», сиречь брачные покои, опустела.
Я готовилась к первому серьезному разговору довольно долго, но сейчас у меня все вылетело из головы. Да и как можно говорить о делах в неглиже, хотя бы и сверхроскошном? Супруг поглядывал на меня с ласковой улыбкой, но рта не раскрывал, пил себе кофе, макая в него бисквиты.
– Может быть вы, сударь, предпочли бы иной завтрак? – решилась я наконец.
– Благодарю, сударыня. Только вкусы у меня простые, уж не взыщите. К кофию не приучен.
– А что бы вы желали?
– С утра квас пью, да кашей заедаю, как от дедов наших пошло. Уж не извольте гневаться, сударыня.
– Я, сударь мой, теперь супруга ваша, и по русским обычаям должна вас слушаться и вам угождать… хотя бы дома. С завтрашнего утра распоряжусь, чтобы вам подавали то, что вы предпочитаете.
Князь с чувством поцеловал мою руку и сказал:
– Вот уж не чаял, что в принцессе столь высокого происхождения обрету русскую по духу.
– Обрели, сударь мой, – улыбнулась я. – Только уж не прогневайтесь и вы, что на людях немного по-другому вести себя стану. В доме же все по вашему слову заведено будет. В Москве…
– Так вы, сударыня, не шутя желаете в Москву переехать? – неподдельно изумился князь.
– Какие шутки! Москва – мать городов русских, древняя столица наша, а вы, сударь мой – ее губернатор. Где же нам и жить, как не в Москве?
– Но я не приготовил там для вас достойного дома… – окончательно растерялся князь.
– И не надо. Какое-то время в Измайлове поживём, дворец там знатный, хотя и ветхий. А потом хотелось бы мне дворец в Кремле построить, чтобы лучше Зимнего был. Для того мною призван архитектор изрядный…
Во взгляде моего супруга появилась заинтересованность. Правда, густо замешанная на удивлении: он явно не ожидал подобного поворота разговора с новобрачной.
– Мечтаю Москву в камне отстроить, по примеру Санкт-Петербурга, – продолжила я. – Дабы не было более пожаров страшных. Вместо земляных валов, давно не надобных, бульвары устроить с прудами, а улицы замостить.
– И я о том же мечтал, – признался князь Владимир, – да не дерзал предлагать ее величеству…
– И не надо дерзать, – засмеялась я. – Тётушке моей любезной дела нет до того, какие дома в Москве появятся, да какие пруды выкопают. Лишь бы тишина и благолепие были, да заговоров вредных не устраивалось. А вот об этом вы, сударь мой, как раз и будете печься денно и нощно. Дабы императрица в Санкт-Петербурге царствовала спокойно и величественно.
Разговор приобретал для меня огромный интерес, но, увы, продолжить его нам не дали. Свадебные торжества, оказывается, только начинались: императрица располагала ликовать и веселиться не меньше недели. Так что нас с супругом завертела яркая череда парадных обедов и ужинов, придворных маскарадов и балов, посещение оперы в недавно отстроенном театре, фейерверк и иллюминация в Летнем саду. Я переодевалась по четыре раза в день и уже начинала злиться на эту неубиваемую русскую традицию растягивать любой праздник до гомерических размеров.
К тому же мне никак не удавалось выспаться: супруг мой исполнял свой долг в спальне с тем же рвением, что и на государственной службе, а я постепенно позволяла себе вспоминать опыт прежней-будущей жизни и уже не изображала из себя робкого невинного агнца. Честно говоря, мне это даже доставляло немалое удовольствие, уже порядком подзабытое, а выполнение супружеских обязанностей не сопровождалось необходимостью вести домашнее хозяйство. Одно слово – царская жизнь! Но спать все равно хотелось постоянно.
Закончились праздники, как и следовало ожидать, очередным приступом болей у дорогой тётушки. Конечно, и я была в этом виновата: не доглядела. Но герцог Бирон с супругой получили от меня изрядную головомойку и жесткий наказ: впредь печься о здравии государыни пуще, нежели о своем собственном, иначе пожалеют о том, что оказались приближенными к ее особе.
– Но принцесса, – защищался Бирон, – государыня наша никого не слушает и всегда поступает по собственному разумению. Вам ли об этом не знать!
– Так пока я следила за рационом ее величества, все было замечательно, по воле Бога, – отрезала я. – А вам, герцог и герцогиня светлейшие, надлежит еще зорче, нежели мне, за сим следить. Особенно теперь, когда мы с супругом на Москву отъехать собираемся.
– Ах, принцесса, и на что вам Москва эта дикая? – заныла герцогиня.
– Не дичее вашей Митавы, сударыня! – повысила я голос. – Москва есть третий Рим, а четвертому – не бывать. Ваши предки по лесным хижинам сиживали, а Москва уже всех великолепием своим поражала. И довольно об этом. Да, герцог, скажи своему еврею, чтобы ко мне зашел хотя бы и сегодня. Нужен он мне.
– Ваше высочество! – взвыл герцог.
– Не бойся, в Москву его с собой не возьму, пусть пока тут побудет. Но человек он опытный и умелый, а печется токмо о вашем светлейшем благополучии, да себя при этом не забывает. Нам угодно сделать его суперинтендантом России, на пример известного господина Кольбера при французском короле. Указ о сем императрицею уже изготовлен и подписан.
– Да на что вам еврей, принцесса?
– Не мне, а государству. Пущай казну приведет в такой же порядок, в каком твои сундуки содержит и ежегодно прибылью нас радует. Справится – награжу, а проворуется – не помилую, на то мне от государыни неограниченная власть дана.
Больше возражений не последовало, а с Лейбой Либманом я переговорила в тот же вечер в присутствии моего супруга. Князь, правда, не пришел в восторг от моей затеи, но и перечить в открытую пока не решился. Новоиспеченный же суперинтендант то бледнел от страха, то краснел от предвкушения новых возможностей, но отказаться, разумеется, не посмел, только попросил позволения выписать себе двух толковых помощников. Я позволила – но только двоих и без семей. Только еврейских погромов мне не хватало!
Тётушка, наконец, поправилась и мы с супругом и большой свитой отбыли, наконец, в Первопрестольную. Княгиня Долгорукая со всем семейством безмолвно и кротко последовала за нами, равно как и княжна Кантемир. А вот Наталья Лопухина пала к моим ногам и попросила оставить ее с императрицей. На самом деле мы обе прекрасно понимали, с кем именно она не хочет разлучаться.
– Учти, Наталья, – пригрозила я напоследок, – ежели что без моего ведома совершишь тут, твой Левенвольде ненаглядный враз головы лишиться. Будешь докладывать мне обо всем еженедельно секретным шифром, а императрицу беречь, как мать родную…
Когда наш кортеж, наконец, тронулся по Московскому тракту, я откинулась на подушки кареты и прослезилась от облегчения и радости. Свобода!
Глава восьмая. Москва златоглавая
