Самое странное, почти фантастическое (или – мистическое) происшествие, которое до сих пор лежит около сердца горячим свинцовым комом, было в тот период, когда я, глотнув как следует зону, решил стать профессиональным мошенником. Мне в действительности чрезвычайно больно вспоминать эту девочку, вернее – ДЕВОЧКУ…
Не знаю, зачем и почему в самые неприятные моменты своей жизни мне вспоминается прошлое. Будто связь тут какая-то имеется, могущая выручить? Но никакой связи между ноющим прошлым и опасным настоящим не усматривалось. По крайней мере, я пролежал неподвижно нужное время, и “форды” уже умчали. Еще раньше уехала скорая, увозя тела моих сопровождающих.
Я с трудом встал, меня шатало, голова кружилась. Я не устоял на ногах, очутился на четвереньках, вырвал желтой, горькой слизью. Солнце тут, в отличие от Москвы, такое же опасное, как недавние убийцы. В больницу бы мне.
Я вновь выпрямился, покачался на неустойчивых ногах, вышел к шоссе. Как там у них, капиталистов, попутку останавливают? Пальцем, кажется?
Я поднял большой палец вверх. Да, правильно.
Я сунул нос в приоткрывшуюся дверцу “фиата”:
– Эскьюз ми, Ларнака?
– Сиддаун, плиз, – сказал чернобородый водитель.
Что ж, первый контакт с иноземцами начался удачно. Слов двадцать на английском я со школы в памяти сохранил, будем надеяться, что их мне хватит. Особенно при содействии международного языка жестов. Куда же мне затыриться? В отель – опасно, они быстро прошерстят такие приметные места. Пансионаты тут должны быть, читал я про такие частные гостиницы. Но и в них проверку можно провести быстро, как и в отелях. Обзвонят, узнают, кто останавливался в ближайшие сутки, пораспрашивают, высчитают наиболее близкие варианты, а потом объедут, чтоб убедиться лично.
Так, проституция тут официально запрещена, но процветает. Значит должны быть и русские девчонки, в этом бизнесе нигде в мире без русских не обходится. Вот это мне лучше всего на пару дней подходит. Главное – выждать и сориентироваться.
Что этот грек у меня спрашивает, интересно? Впрочем, что тут интересного: интересуется, где меня высадить. Будто я знаю – где. Как же по-английски “такси”? Шут его знает, как. Во, бус – это, скорей всего, автобусная стоянка. Там и таксисты должны быть.
Бус, плиз. – Не понимает, фраер бородатый. – Финиш кар бус. – Вроде понял, кивает. – Я, я, то есть: йес, йес. Сенк ю, сенк ю вери матч. – Уф, ну и дела! Полиглот из меня, прямо скажем, – хреновый.
Я вылез в раскаленную улицу, которая после кондиционера “фиата” показалась мне адовой лужайкой около стационарных печей для грешников. Что-то этот навес меньше всего напоминал автобусную стоянку. Но таксисты тут имелись. Странно, они что – все на “мерсах”?
Эй, хлопцы, кто по-русски умеет? Ду ю спик рашен? Ты? Немного? Ну хорошо, мне бабу нужно, русскую шлюху. Ну, как бы тебе объяснить, интердевочку. Тьфу, черт нерусский, вумен рашен путана, – и я выразительно показал чем должна заниматься нужная мне рашен вумен.
Таксисты радостно заржали. Действительно, самый международный язык – это похабные жесты. Я сел в прохладное чрево “мерседесса”. Общительный шофер лопотал нечто на смеси английского и греческого, изредка вставляя русские слова. Этим его знание великого и могучего ограничивалось. Пока мы ехали, мне удалось узнать, что: трам-трам-трам-хорош вумен-трам-трам-рашин гуд-трам-трам-много мани рашен-трам-трам-Горби вери гуд-трам-трам-рашен биляд хорош. А я то, интеллигент, интердевочка, шлюха… Материться надо тут почаще, вот и не будет проблемы языкового барьера.
И при чем тут Горби, до которого еще несколько деятилетий!
На первый взгляд это было обыкновенное кафе. Таксист о чем-то переговорил с официантом, наверное он имел долю за каждого клиента, улыбнулся мне на прощание, сказав, что “рашен биляд вери матч”, получил свои десять долларов и свалил. Меня пригласили за столик. Из какой-то внутренней двери выпорхнули три “ночные бабочки” с откровенно рязанскими лицами и запустили в меня пробную фразу на английском.
Хорош спикать, девочки, – сказал я. – Садитесь, дело есть.
Не прошло и минуты, как на столе появилась родная русская водка (шампанское заказывать я отказался категорически, попросив меня не раскручивать преждевременно), девочки приняли посильное участие в ее уничтожение, а я объяснил, что хотел бы снять одну на пару суток, но в ее “хаузе”.
Видно было, что российские профессионалки никак не могут определить мой финансовый статус. На нового русского я определенно не походил, но и в облик скромного туриста не вписывался. На прямой вопрос я, чтоб не нагнетать таинственность, которая – известно – ведет к сплетням и байкам, ответил, что я – журналист, но развлекаться вынужден инкогнито, а то не выпустят больше за рубеж.
Перестройка перестройкой, – сказал я, – а партийные догмы все еще сильны. Особенно в журналистике.
Девочки не возражали. Мы разыграли ту, которая пойдет со мной, разыграли старой детской считалкой: “На золотом крыльце сидели…”, девочки объяснили, что своей хаты у них отдельно нет, живут у хозяина все вместе, но Валя снимет жилье в частном секторе (у них тут тоже есть домовладельцы, не желающие покупать патент на сдачу жилья и платить налоги).
Зашел основной вопрос – плата. Я торговался, как старый еврей на Привозе. И, похоже, произвел этим самое благоприятное впечатление. По их понятиям служащий российской газеты не может быть богатым. Сошлись на 120 долларах в сутки. Я заплатил за двое, сказав, что это “пока”, а там, как понравиться. У меня, мол, пять дней есть отгула. Деньги забрал хозяин. Девочки перевели его тираду, что подарки и чаевые остаются на моей совести. (Я спросил у совести, совесть не ответила). Мы отчалили и через несколько кварталов, когда я вновь начал ловить воздух как рыба, вошли в уютный приземистый домик, похожий на большую глиняную мазанку. В этом домике без всяких кондиционеров было прохладно.
Двадцать баков для тебя не много за жилье? – спросила Валя. Нормально, – ответил я. – А мы тут одни будем? Хозяйка в другой половине живет, отдельный вход. Ну давай, – я протянул ей 50 долларов.
Она зашла к хозяйке, вернулась с ключом. В моем распоряжении оказались две комнаты: спальня и зал. Зал был разделен широким барьерчиком.
Это кухня на европейский манер, – сказала Валя. – Тут две туалетных комнаты, очень удобно, в каждой имеется душ. Готовить сами будем? А ты умеешь? Мы с девочками сами готовим. Иначе дорого выходит питаться. Хотя есть и дешевые кафушки, с одним хозяином и парой столиков. Там за пару фунтов можно покушать. Ты, как я поняла, в деньгах стеснен? Да, Валя, задерживают мне перевод из России, поиздержался.
За разговором Люся прошла в спальню, вынула из стенного шкафа чистое белье, расстелила.
Сразу к делу? – спросила она, расстегивая блузку. Нет, – сказал я, почти испуганно, – потом.
Меня сейчас самого можно было использовать, полутруп, а не мужик. Мне бы помыться и поспать…
Валя, – сказал я, мне бы помыться и поспать. У меня сегодня был очень тяжелый день. А ты сходи на рынок, куда вы тут ходите, купи что-нибудь на ужин. Вина купи, тут, говорят, местное вино хорошее, виноградное. А то водка по такой жаре не идет. Ты не обижайся, ладно?
Она посмотрела на меня внимательно. Очень у нее старые были глаза, хотя на вид ей не больше двадцати. Повидала, видать, девчонка всякого. Я чувствовал, что она хочет задать вопрос, но она удержалась.
Спи, конечно, – сказала она. – А насчет обид, так я наоборот довольна. Ты меня от работы освобождаешь. Мы обычно такое клиентам не говорим, но ты, я вижу, мужик тертый, все понимаешь. Да уж, – сказал я. – Спасибо. Сенк ю.
* * *
Теперь я верю, что ты – журналист, – сказал Валя. Она сидела за журнальным столиком в другом углу комнаты, сложив под подбородком руки, смотрела на меня жалостливым взглядом вечно терпимой русской бабы. – Сперва не поверила, какой, думаю, такой журналист, если языков не знает. Зачем тут журналисту быть, когда он и поговорит с населением не умеет? Мне язык не нужен, – сказал я убежденно. – Нет, я бы не отказался от иноязычья, но главное не в этом, а в умение видеть и рассказывать об увиденном. Чтоб все читатели увидели это, как на видике. (Как я недавно во сне, – подумалось мне).
