струи пламени, и в ответ с визгом полетели в разные стороны пылающие фигуры волков. Штук семь, не меньше. Одни улепётывали в лес, другие катались по земле. Всё, их можно не считать.
Но через угасающее пламя прорвались остатки звериной стаи.
Бум! Я разрядил “огнебой” прямо в морду хищнику. Не успела мёртвая туша рухнуть на камень, как её перепрыгнул чёрный вожак. Я инстинктивно выставил перед собой ружьё, и зубы клацнули всего в дюйме от моего лица. Ах ты дрянь!
Удар прикладом по морде волк даже не заметил. А я отлетел назад и рухнул на спину. Чёрт! Вожак оскалился. Вот это клыки! Он что, саблезубый? Печать “огнебоя” молчала, и ружьё у меня в руках оставалось бесполезной палкой.
— А-а-а-а!
С криком на вожака бросилась Танька. Вся перемазанная в крови, с жуткой гримасой на лице, она с размаху всадила нож в бочину чёрного волка.
Хоть бы хны! Тварь ударила орку мордой, отбросила в сторону и снова кинулась на меня.
Ненавижу! Перехватив “огнебой”, я со всей дури вогнал ствол в глотку волка. Нравится? Палец сам скользнул на спусковой крючок и нажал его до упора.
Мне показалось, будто волк вспыхнул изнутри. Зубы сомкнулись на ружье, лапы дёрнулись, а глаза налились кровью. Секунда, и тварь завалилась набок, уже дохлая.
— А-а-а!
Я кинулся к Таньке, собираясь спасать, но моя помощь не потребовалась. Орка распорола ещё одного волка, будто злая швея неудачную детскую игрушку.
Оставшиеся в живых трое серых бросились врассыпную, скуля и подвывая от обиды.
— Константин Платонович, с вами всё в порядке?
В голосе орки слышалась неподдельная тревога. Растрёпанная, в порванной одежде, она была особенно хороша. Я не удержался — притянул девушку и крепко поцеловал.
— Мы сделали их, Танюшка! Сделали! Победа!
Я окинул взглядом поле боя. Сколько же волков мы положили? Больше десятка, точно.
— Константин Платонович…
Поначалу я не сообразил, что делает орка.
— Ты чего?
Её руки снимали с меня одежду, ласково, но крайне настойчиво.
— Константин Платонович…
Она потянулась и яростно поцеловала меня, продолжая стягивать с меня рубашку.
— Танька, ты…
Сомнений, чего она хочет, не осталось. Ёшки-матрёшки!
Мои правила чести упорно твердили: принуждать крепостную девушку к близости — подло. Но тут ситуация перевернулась на сто восемьдесят градусов. Внутри гудело напряжение, кровь после боя кипела, ударяя в голову. И я не стал противиться — притянул её и ответил. Танька счастливо пискнула и бросилась на меня с ещё большим пылом.
* * *
Танька поразила меня второй раз. Стоило нашей страсти утихнуть, как орка сразу же оделась, вооружилась ножом и пошла снимать шкуры с убитых волков. Удивительно непосредственное создание!
Я не стал валяться и думать о чувствах. Меня интересовал вожак. Не бывает таких чёрных здоровенных волков! По крайней мере, я о таких монстрах даже не слышал.
Вернее нет, как раз о таких о монстрах я слышал. Вам что-нибудь говорит прозвище “La Bestia de Gavaudan”? Если по-русски — “Жеводанский зверь”? Нет, не слышали? А между тем пару лет назад этим именем пугали в Париже детей. Жуткая зверюга размером с лошадь наводила ужас на жителей от Жеводана до Виваре. Жрала всех подряд: пастухов, женщин, детей, дворян и простолюдинов. Потребовалось вмешательство короля, огромная облава из пятисот ловчих и охотников, чтобы загнать и убить эту тварь. И знаете что? Это оказался гомункул, выращенный магом-недоучкой Антуаном Шастелем. Я присутствовал на Гревской площади, когда экспериментатора колесовали.
Мне не пришлось долго возиться с трупом вожака, чтобы понять — эта зверюга тоже создана колдовством. Только не выращена в колбе, в отличие от Жеводанского зверя. Это был обычный волк, изменённый чьим-то Талантом. Однако, поворот! Это кто здесь под Муромом развлекается трансмутацией? Что за доморощенный вивисектор? Найду и так надаю по “талантливой” заднице, что месяц сидеть не сможет.
На всякий случай я снял с остывающих эфирных линий слепок эманаций. По такому отпечатку легко можно опознать создателя чар.
— Константин Платонович, — ко мне подошла Танька. Руки орки были перепачканы кровью. — С этого тоже снимать?
— Снимай, — махнул я, — наш главный трофей.
— Огромный такой, — орка воткнула нож в тушу. — Я его так испужалась, так испужалась! Думала, сожрёт и косточек не оставит.
Я отошёл в сторонку, всё равно помочь ничем не могу.
— А вы его раз и всё! — девушка посмотрела на меня с восхищением. — Вы такой смелый, Константин Платонович!
— Угу.
Стараясь не рассмеяться, я кивнул. Кто бы говорил! Сама-то Танька оказалась не робкого десятка — несколько волков уложила ножом, причём не получила и царапины. Пожалуй, оставлю я девку при себе — пусть посмотрит на мир, а заодно мне поможет.
* * *
К людям мы вернулись аж под вечер на следующий день. Из леса Танька вывела прямо к Злобино, где я подрядил старосту выделать шкуры. Не самому же мне с ними возиться! А деревенские пусть заработают лишнюю копеечку.
В усадьбу нас довезли на телеге. Всё, хватит, находился пешком. В ближайшее время больше никаких лесов, охот и ночёвок под открытым небом. Барин я или не барин, в конце концов? Сейчас мне требуется баня, нормальный ужин и постель.
Но мирозданию было плевать, что я там хочу — у него были свои планы. Стоило нам спрыгнуть с телеги перед усадьбой, как из дома выбежала Настасья Филипповна.
— Константин Платонович! Константин Платонович! Как хорошо, что вы приехали!
— Что случилось?
— Дядя, Василий Фёдорович. Совсем ему плохо, зовёт вас.
Я сразу же хотел рвануть к нему, но ключница меня остановила.
— Константин Платонович, не настолько плохо. Вы сначала помойтесь, приведите себя в порядок, а потом уже навестите дядю.
Мне оставалось только хмыкнуть. Любят здесь шум поднимать по любому поводу. Чего было так кричать? В итоге я успел искупаться, поужинать и даже немного почитать, прежде чем появился Дворецкий и объявил:
— Константин Платонович, прошу следовать за мной.
Уже перед дверью в комнату дяди он остановился и тихо, почти шёпотом попросил:
— Василий Фёдорович совсем плох. Прошу вас, не перечьте ему, даже если он будет ругаться и сквернословить.
— Не волнуйтесь, — я хлопнул его по плечу, — всё сделаю как положено, с уважением и пиететом.
Дядя лежал в постели, укрытый одеялом до подбородка. Старик и правда был плох — он снова походил на высохшую жёлтую мумию. Только глаза горели злым тёмным огнём.
— Пришёл?
Он посмотрел на меня долгим протяжным взглядом.
— Пришёл, дядя.
— Хорошо. А ты выйди, — старик кивнул Дворецкому.
Тот коротко поклонился и исчез за дверью.
— Подумал?
Голос дяди скрипел песком по стеклу.
— Да. Я согласен.
В ответ раздался ехидный смешок:
— Смотри, пожалеешь потом, ан поздно будет.
— Не имею привычки жалеть. Что сделано, то сделано.
—
