Толпа застыла, не желая пропустить ни звука, ни движения, ожидая награды за то, что пришлось ночью подняться с постели, ожидая зрелища, до сей поры невиданного. Толпа вздохнула разом, точно одна большая пестрая тварь, выползшая из своей пещеры под солнце — оно явилось как-то вдруг, внезапно выскользнув из-за крыш и церковных шпилей, озарив площадь, людей и кованую клетку.
В последующие два дня вместо прежней кислой вони на церковной площади водворился знакомый запах древесного пепла, смолы и горелой плоти. Немощеную голую землю соскребали, засыпая щебнем, весь день с самого утра под взглядами любопытствующих мальчишек, норовящих влезть под руку в надежде отыскать в углях и золе уцелевшую кость настоящего стрига или его прислужника.
Хелена фон Люфтенхаймер была увезена ночью, и вместе с ней из города исчез отец Альберт. К своему удивлению, предложение занять место помощника при обер-инквизиторе, назначенном в Ульм, перед отъездом начальства Курт услышал снова и всерьез, вновь отказавшись от вредной для душевного здоровья должности и решив продолжить путь к ранее означенному месту прохождения службы. Отец Альберт возражать не стал, упомянув лишь о том, что теперь к именованию собственного первого ранга майстер Гессе смело может прибавлять «особые полномочия».
Фогт, по вердикту начальства, пришел в уразумение настолько, что стало возможным отпустить его из-под надзора, вверив заботам имперских воителей, дабы те препроводили его к престолодержцу — об этом не говорилось, но логически предполагалось, что Император захочет услышать невероятную историю похождений своего наместника лично. Об отъезде фон Люфтенхаймера Курт услышал от шарфюрера, по возвращении в «Моргенрот» получив подтверждение этих сведений от Адельхайды.
— Я еду с ним, — прибавила та, не глядя в его сторону. — Меня Император тоже захочет послушать. Наверняка и мне самой от него услышать придется немало…
— Когда? — оборвал он, и Адельхайда передернула плечами:
— Завтра. Мне здесь уже нечего делать. Когда уезжаешь ты?
— Завтра, — повторил за ней Курт. — Мне, вроде как, тоже заняться больше нечем. Сегодняшний день на то, чтобы окончательно сдать дела новому следователю, и ночь, чтобы… Словом, уеду утром.
— С повышением?
— Да уж, теперь мы в одном ранге, — усмехнулся он, договорив с подчеркнутым злорадством: — но допуск у меня все равно выше.
— Тебе предлагали должность помощника при обер-инквизиторе… Ты отказался? Почему?
— Ты спрашиваешь? — покривился Курт. — Вообрази меня сидящим за столом и ожидающим отчетов от подчиненных. Уж проще сразу в монастырь. Увы; остаюсь oper’ом.
— Отчего же «увы» — ведь ты сам этого и хотел.
— Согласившись, я остался бы на постоянной службе в Ульме, — пояснил он, посерьезнев. — Оставшись в этом городе, я получил бы несомненные и весьма многочисленные преимущества — какие-никакие знакомства, ландсфогт, благодарный по гроб жизни, удобная для работы репутация, созданная мной за эти недели… И баронесса фон Герстенмайер, навещать которую хоть бы и раз в полгода ты, как и прежде, будешь. Посему — «увы». Я хотел бы остаться. Очень хотел бы. Но я уезжаю.
— Да, — вымолвила Адельхайда спустя мгновение молчания. — Это было бы… некстати.
— Я не намеревался начинать этого разговора, — вздохнул Курт. — Не хотел обсуждать того, о чем думал. О чем, уверен, думала и ты. Не хотел говорить того, что никто из нас еще ни разу друг другу не сказал.
— И не говори, — согласилась та. — Только хуже будет обоим.
— Куда хуже? — возразил Курт уверенно. — Все, что могло, уже случилось. Все уже прошло. И плохое, и, что существенно, все хорошее.
Адельхайда лишь вздохнула, не возразив, но наступившая ночь показала, насколько он неправ — хорошего оставалось еще немало. Однако утро выявило, что в остальном Курт не ошибся: подойдя к ее двери и не услышав отклика на стук, он толкнул створку и замер на пороге, когда та распахнулась, открыв взору пустую безмолвную комнату.
— Госпожа графиня уехала с рассветом, — запинаясь, пояснил владелец на его расспросы. — Я полагал, что, коли уж дело ваше окончено, она более не свидетель… Я не думал, что вам может еще что-то быть нужно, майстер инквизитор…
— Мне ничего не нужно, — отрезал Курт. — Узнать то, что намеревался, я могу и от другого человека, но впредь — будьте любезны ставить следователя в известность в подобных случаях. Когда дело окончено всецело, знаю только я. Это — понятно?
— Да, майстер инквизитор, — понуро согласился владелец, искательно осведомившись: — Что бы вы желали сегодня к обеду?
— Солнечной погоды, — отозвался он хмуро, развернувшись. — Сегодня к обеду меня в Ульме уже не будет. Можете начинать радоваться.
Последнее указание господина следователя владелец «Моргенрота» исполнил с готовностью — когда спустя час Курт выходил из дверей гостиницы, его провожали ликующие взгляды не верящих своему счастью хозяина и обслуги, выглянувших даже и на улицу, дабы убедиться в том, что постоялец не намерен возвратиться.
По городу он шел неспешно, ведя коня в поводу. Нельзя сказать, что Ульм с его смрадными переулками, грязными площадями и галдящими улицами притягивал и грозил остаться в душе и памяти, однако, покидая его, Курт ощущал нечто вроде уныния. Год назад, прибыв в Кельн, он не испытал чувства возвращения домой — тот город, невзирая на знакомые улицы и даже лица, все равно стал чужим за годы, проведенные вне его стен. Ульм просто попался на его пути, попался случайно, как камень под подошву, и был слишком непривычным, слишком чужим и раздражающим, чтобы пожелать хотя бы притерпеться к нему. Ожидающий его Аугсбург будет таким же — быть может, обыденным или, напротив, уникальным, но вряд ли и он станет местом, которое можно будет назвать домом. Несомненно, и в этом была наиболее привлекательная часть службы — новое. Новые города, новые люди, новые дела, открывающие новые грани жизни, однако место, где его ждали, где он ощущал себя именно как дома, где можно было отдохнуть душой — оно было на всей земле единственным и отстояло слишком далеко для того, чтобы просто заглянуть туда, как это может сделать практически любой человек вокруг него. Академия, отнявшая десять лет жизни и давшая взамен саму жизнь вообще, отдалялась даже сейчас с каждым шагом все больше…
С боковых узких улиц Курт свернул не к воротам — пройдя лишних четверть часа, он постучал в дверь дома с голубятней на крыше, не удивившись, когда обнаружившийся на пороге слуга невозмутимо отступил в сторону, пропуская его внутрь.
