Князь кивнул, и ромеи выложили на ковер кучку богато инкрустированного, но бесполезного в деле оружия.
Дары и впрямь были скромными. Великий князь нахмурил брови. По знаку Святослава один из ближников небрежно сгреб эту кучку к стенке шатра.
Посланцы-ромеи несколько струхнули. Но их старший держался молодцом. Сразу видно: воин, а не приставка к чернильнице.
– Позволено ли нам узнать, с какой целью собрал ты столь многочисленное войско и привел его сюда?
– Разве это не моя земля? – спросил Святослав.
Вообще-то здесь была печенежская степь. Святославова Тмутаракань располагалась дальше, по другую сторону Боспора Киммерийского. Но кто же станет спорить в такой ситуации…
– Конечно, конечно! – поспешил согласиться ромей. – Но неужели ты, великий князь, да продлятся твои дни вечно, предполагаешь, что столь могучее войско необходимо для защиты границы с землями неизменно дружественного тебе кесаря Никифора? Мы, мирные обитатели Таврики, добрые соседи твоим подданым в Тмутаракани, пребываем в недоумении. Разве забыл ты, что между отцом твоим и кесарем был подписан договор о дружбе и союзе?
– Я – не мой отец, – холодно произнес Святослав. – И кесарь далеко. Кроме того, мой отец подписывал договор с совсем другим кесарем. Говоришь, вы в недоумении? Я дал бы вам пять дней, чтобы это недоумение разрешить, но, думаю, мои воины оголодают раньше. Ступай, ромей, расскажи своему отцу, что ты видел и слышал!
Не зря херсонских послов провели через весь военный лагерь, позволив ромеям сполна «насладиться» зрелищем могучего войска на отдыхе и предположить, что может случиться с крымскими колониями Константинополя, если киевский князь «Сфендислав» и его воины – русы и пацинаки – останутся «голодными».
На следующий день с греческой стороны потянулись в лагерь подводы со снедью. Первый намек ромеями был понят правильно. Второй – тоже.
Ровно через пять дней Калокир приехал опять. На этот раз его дары нельзя было назвать скромными. Правда, денег привезли маловато, зато драгоценной утвари, шелков, пряностей и прочего ценного товара оказалось достаточно, чтобы с лихвой покрыть выплаченный печенежскому хану Кутэю аванс. Ромейские богатеи рассудили здраво: лучше отдать толику, чем потерять все. Пока дождались бы подмоги из метрополии, тридцатитысячное войско русов и печенегов стерло бы в порошок гарнизоны крымского нома. Да и не факт, что император Никифор Фока рискнул бы отправить сюда армию, достаточную для разгрома русов. Так что поделились.
Вот и славно! Громить Таврику тоже не в интересах Святослава. Во-первых, это значит серьезно рассориться с Царьградом и повредить торговле. Во-вторых, зачем резать корову, которая исправно дает молоко?
Киевский князь и так получил, что хотел: провиант для будущего похода, компенсацию за переданное Кутэю золото и уверенность в том, что, пока он сражается на востоке, присмиревшие ромеи не рискнут обижать его тмутараканцев. Еще он намекнул херсонесцам: не стоит болтать, что в пятнадцатитысячной печенежской орде «прячется» примерно столько же русов. Намек был понят. Разумеется, кто-нибудь из послов непременно проговорится, но пройдет не меньше десяти дней, пока эти сведения покинут пределы Крыма и поползут дальше. Святослав же намеревался двигаться быстрее слухов и был вполне доволен результатом этого этапа своей военной кампании. Поэтому, когда Калокир попросил у сиятельного киевского владыки личной аудиенции, князь ему не отказал.
О чем толковали великий князь киевский и ромейский дипломат, осталось тайной.
На следующий день соединенное войско свернуло лагерь и, к немалому облегчению обитателей Таврики, покатилось дальше.
Выкуп, полученный у ромеев-крымчан, Святослав оставил в Тмутаракани. В этом походе русы собирались «торговать» только своими клинками.
Глава тринадцатая
Падение Семендера
Русская флотилия шла на юг вдоль хузарского берега Гирканского моря. Погода благоприятствовала. Морская вода изобиловала рыбой. С водой, мясом и фруктами тоже не было проблем. Бо́льшая часть побережья в это время года была голой и пустынной. Сухая, черная, потрескавшаяся земля. Сухая, но не мертвая. Машег сказал, что ранней весной здесь самая лучшая трава в степи, а зимой хузарские пастухи пригоняют сюда свои отары. Осенью, после дождей, здешние пустоши снова становятся зелеными, и осенняя трава сохраняется под неглубоким снегом до самой весны.
А еще вдоль берега пролегал торговый путь на восток: в Арран[64], в Персию… Превосходная дорога с караван-сараями и облицованными каменной плиткой колодцами через каждые два – два с половиной фарсаха. А там, где с водой было получше, степь превращалась в сад.
Жили здесь в основном язычники, потомки, перемешавшихся между собой десятков племен и народов. Но попадались также мусульмане, иудеи, поклоняющиеся Ахурамазде… И все они свято чтили законы гостеприимства… не распространявшиеся, впрочем, на воинов-чужеземцев. К счастью, вместе с духаревскими нурманами и русами плыли хузары, знавшие эти берега, как свои пять пальцев. По совету Машега русы, высаживаясь на берег, зла не творили и даже расплачивались за продукты. Цены падали по мере удаления от хузарской столицы, в окрестностях которой сборщики хакана вымели все до последнего зернышка.
Результат мирной политики не заставил себя ждать. Слухи бежали быстрее гонцов хакана, и известие о приближении флотилии зверообразных и кровожадных русов больше не вызывало паники у хузарских земледельцев. Теперь, завидев разноцветные паруса, они не бросались в степь, увозя и унося все что можно, а спокойно ждали, не высадятся ли страхолюдные русы на берег. Если те высаживались, местные тут же выносили из кладовок щедрые дары южной природы. Шкворчали на вертелах барашки, булькало вино, приманивали мух липкие восточные сладости. Даже скорым на расправу викингам смягчили нрав эта щедрая земля и теплое, как материнские руки, море. Тем более что за снедь расплачивались не они, а киевский воевода.
И все было замечательно, пока флотилия не оказалась в двух днях пути от цели. Высадившись на берег в месте, указанном Машегом, русы обнаружили брошенные дома, пустые амбары и овины.
Причина этого опустошения стала ясна, когда корабли достигли устья Терека-Уг-ру.
Семендер горел. Он горел уже несколько дней. Горел город, горели сады и виноградники в долине до самого моря. Поля были изгажены и вытоптаны, повсюду валялись раздувшиеся на жаре, гниющие трупы людей и животных. Трупы несла в море и кипящая мутная вода Уг-ру.
Лица духаревских хузар окаменели. Русы – что киевляне, что северяне – глядели на происходящее неодобрительно. Они уже вкусили щедрости этой земли: варяги, кривичи, поляне и прочие люди славянских, мерянских и иных племен, объединенных волей великих князей киевских. Князей, которые предпочитали подчинять, а не уничтожать.
