хода – до сорока семи узлов? Кроме того, в открытом океане это еще и пиратство, и они имеют полное право оказывать сопротивление.
– Станции слежения последнего поколения…
– Станции слежения в нейтральных водах, – законная добыча каждого честного коммерсанта. А если воды, не дай Бог, чьи-нибудь, – то незаконная. Как они их находят, – не знаю, была какая-то негласная договоренность с начальством ВМФ, но зато очень хорошо представляю себе, что от них остается после воздействия двадцати килограммов хорошего флотского гармонита, – Майкла передернуло, – от акустики там, и от всего прочего… Так ведь и не обнаружишь. Они ж по-настоящему тихие, куда там "Лос-Анджелосам" и прочим "черным дырам", вы уж поверьте.
– Верю. Уж в это-то я верю.
– Эти русские такие дураки, такие, хвала Пресвятой Деве, дураки, что их даже обманывать стыдно, видит Бог. Непременно надо будет исповедаться этим же воскресеньем падре, потому что это, наверное, грех…
– Почему дураки-то?
– Даже не удосуживаются узнать, что здесь – по чем. Я покупаю у них товар в два, в три раза дешевле, чем продаю потом в Байе, и кофе продаю тоже по двойной цене. Клянусь Пресвятой Троицей, – на одно песо я навариваю – пять. Выгоднее, чем торговать порошком, и риску куда меньше…
– А фрукты?
– Что – фрукты?
– Как ты упаковывал бананы, не говоря уж о спелых авокадо и даже жабутикабе?
– Попросил, – и мои русские привезли мне машинку для вакуумной упаковки, и еще одну, – для азота. Следующим же рейсом, клянусь Пресвятой Троицей!
– Вот то-то и оно, – непонятно констатировал его собеседник, Серхио Гонсалес, по прозвищу "Толстяк", – а кто может сказать, что понадобится тебе в следующий раз?
Толстяк, понятное дело, худой, как щепка, и всегда-то был смурным типом, а уж Рамон-то знал его с самого детства, лет двадцать. Он, кстати, очень мало изменился с тех пор, такой же худой, желтый, в том же, кажется, синем хлопчатом комбинезоне, – и уж точно при тех же круглых очках с маленькими стеклами. Такой же смурной и так же невозможно понять, что он говорит.
– А какая разница? – Поддерживая традицию, не понял Рамон. – Что закажу, то и привезут, они такие прям честные, такие наивные.
– А такая разница, что ты скоро перестанешь понимать, как раньше-то обходился без ихних штучек. Как с телевизором. Сначала – приручат, а уж потом… – Серхио многозначительно завел глаза, на самом деле понятия не имея, какие ужасы собирается напророчить собеседнику, – потом уже поздно будет.
Что взять – смурной человек. Говорит непонятно, а сам – бестолочь последняя, ничего толком не умеет, ни на что толком не годен.
– Кстати, – а тебе не приходит в голову, что у них то же самое?
– Что – то же?
– А – продают тебе свой товар в три раза дороже, чем берут там у себя, а кофе – в три раза дороже продают у себя?
Такой поворот дела не приходил Рамону в голову и даже несколько испортил его превосходное и чуть возбужденное настроение. Все-таки вовсе бесполезный человек. Говорит – непонятно, а душу все-таки умудрится смутить.
– Как это? Я – в три, и они – в три, это будет… Это будет за кофе…
– В девять раз, – любезно подсказал Толстяк, – так что там, где ты навариваешь песо, они берут – два.
– Так это получается… получается, – Рамон, от неожиданности мысли не могущий вот так, сразу, сообразить, углубился в подсчеты, загибая пальцы и бормоча себе под нос, – получается, что это я теряю два песо из трех? Если б я продал у них – сам, а купил бы – на месте, и продал бы… Нет, наоборот… Слушай, – я совсем запутался. Вечно ты так.
– Ничего подобного. Ты только что сам понял, что куда лучше возить – самому и цены – устанавливать тоже самому. Все правильно, так что нигде ты не запутался.
– Так они не дураки все-таки?
– Дураки. Хотя бы потому что связались с тобой, вместо того, чтобы закупать кофе прямо на асиенде. Дураки, но все равно остаются не в накладе. Вот теперь прикинь, сколько б имел ты, умный. – Но тут же испортил впечатление от таких понятных, хороших слов, потому что продолжил все-таки непонятно. – Понял, что тебе надо будет заказать у твоих честных, наивных русских в следующий раз? Только ведь не привезут…
До Рамона вдруг дошло, и от одной этой мысли его прошиб холодный пот.
– Лодку ихнюю? – Хрипло проговорил он дошедшее. – Но столько мне и не потянуть…
– Это – да. Пока – да. А вот увязаться с ними, – так очень даже может быть, что и станет.
Что-то в душе восставало против этого непогрешимого умника, а потом, едкое, как желчь, вдруг выплеснулось в вечном и неотразимо-хамском:
– Если ты такой умный, – с замиранием сердца проговорил Рамон, – то что ж тогда не богатый?
И "Толстяк" непременно обиделся бы, как обижался всегда, и вдался бы в нелепые объяснения, которых от него не ждут, но их отвлекло появление нового персонажа. Джордж какой-то-там-еще появился в здешних местах не так давно, около года тому назад, но уже пообтерся, без обиды откликаясь на естественное "Гринго". Носил Гринго выцветшую клетчатую рубаху с закатанными рукавами, недешевые джинсы, висевшие на его костлявом заду, как на колу, глаза имел блекло-голубые и славился способностью пить, как губка. Впрочем, в запои он не впадал, и мог при желании не пить очень подолгу. Жизнь он вел, как и его соседи, достаточно скромную, только что не скудную, но почему-то чувствовалось, что деньги у него все-таки водятся.
– Рамон, – проговорил он, наконец, после неизбежных приветствий и разговора о ничего не значащих пустяках, – говорят, будто ты хорошо поднялся на делах с этими твоими русскими, а?
– Грех жаловаться, Гринго, грех жаловаться.
– И деньги хорошие, а?
– А какое тебе дело, а? В долю хочешь вступить,
