Курт медленно придвинул к себе клетчатую доску, сложенную вдвое, словно книга, и осторожно расцепил скрепляющую две половинки маленькую застежку, рассмотрев фигурки, такие же крохотные, с полмизинца, лежащие рядами внутри и отливающие желтизной старой кости.
— Не могу, — вздохнул он, наконец, с сожалением, снова закрыв верхнюю половину, и тот поморщился:
— Absurdités que tout ça[237]. Это просто куски костей, проволоки и эмали.
— Эти куски стоят дороже меня самого со всеми потрохами…
— Ну, — оборвал фон Вегерхоф, — брось корчить целку, которая из подаренного ей букетика делает далеко идущие выводы. Просто возьми эту штуку, и все.
— Спасибо, — помедлив, согласился Курт, аккуратно убирая набор в сумку, и поднялся. — Только вот что: ходи осторожней. Помнится, однажды я уже получил один подарочек; и где теперь его бывший владелец?
— Soit[238], попытаюсь в ближайшее время не оказаться еще одним твоим небесным покровителем, — кивнул стриг, тоже вставая и пожимая протянутую руку. — Удачи, Гессе. С тобой было интересно работать. Не скучно — это точно… Провожать не пойду; ты знаешь, где выход.
От дома фон Вегерхофа Курт пересекал людские потоки уже сидя в седле — последнее место, требующее посещения перед тем, как покинуть город, находилось вдалеке от дорогих улиц. Трактир, где обитал Раймунд фон Зиккинген, сегодня был многолюден и шумен — еще не разъехались все те, кто сбежался в Ульм ради зрелища казни, совершившейся три дня назад. Однако тевтонец, сам же и просившей о встрече, исчез, оставив майстеру инквизитору через хозяина свои извинения и заверения в том, что все вопросы, каковые он намеревался задать, разрешились сами собою. Столь неблагородному поведению Курт не удивился и не опечалился, и без того поняв, в чем было дело, ибо встречу рыцарь назначал за день до отъезда отца Альберта. Святой же отец наверняка потребовал от него установления связей с орденом более тесных, нежели это было прежде, а также прямой связи с магистром, что в перспективе грозило обернуться потерей некоторых свобод для тевтонского братства, а для самого фон Зиккингена — большим втыком от начальствующих чинов. Разговор явно должен был перетечь в просьбы посодействовать и оказать влияние на отца Альберта, дабы отговорить его от этой затеи. То ли тот перед своим отъездом убедил рыцаря в ненужности подобных действий, то ли фон Зиккинген и сам осознал, что это бессмысленно, однако разговора не сложилось, чему Курт был отчасти даже рад.
Изложив переданное майстеру инквизитору послание, хозяин, помявшись, осведомился, не желает ли тот чего-либо, и он махнул рукой к дальнему столу у стены, единственному почти пустому, занятому лишь доедающим свой завтрак путешественником:
— Раз уж я все равно здесь… Пива. Пусть принесут.
Путешественник, едва лишь Курт присел напротив, проглотил остатки снеди невероятным образом за два с половиной мгновения, точно уличный фокусник, и испарился в окружающем пространстве. Пустующее место, невзирая на битком набитый зал, никто более не занял, и майстер инквизитор восседали за столом в гордом одиночестве, рассматривая старые изрезанные и выщербленные доски под своими локтями. Простой, как винная пробка, заказ все не несли, но сегодня Курт был не в настроении устраивать разносы и размахивать полномочиями; подумав, он извлек из сумки подаренный стригом шахматных набор и, пользуясь пустотой стола, высыпал фигурки перед собой и неспешно расставил их на нужные клетки. Две армии различались и цветом кости, и украшениями, изготовленными из тонкой бронзы и черненого серебра, и подумалось, что в одном фон Вегерхоф неправ: в людных трактирах их лучше впредь не раскладывать. В былые времена, не будучи еще майстером инквизитором, он убил бы за такую вещицу, не задумываясь…
Появившееся, наконец, пиво он отхлебнул неторопливо, наслаждаясь последними минутами отдыха перед дорогой, выставив фигуры на те позиции, что были заняты в неоконченной игре полчаса назад, поворачивая доску разными сторонами и пытаясь понять, чьи силы на самом деле размещены выгоднее. В том, что, продолжись партия — выиграл бы фон Вегерхоф, Курт не сомневался, но увидеть, как это могло бы произойти, он не мог. Однако, как уже было сказано, времени на это впереди еще много.
Пиво проскальзывало в желудок легко, в зальчике царил приятный полумрак, и этот шум вокруг был куда привычнее гробовой тишины дорогих гостиниц, и уходить куда бы то ни было хотелось все меньше — по телу разливалось приятное тепло, не сонливое, но все равно какое-то оцепеняющее. Маленькая фигурка коня при попытке переставить ее выпала из пальцев, едва не сбив соседние, и Курт мысленно ругнулся, установив ее на место. Если так пойдет и дальше, сегодня он никуда не уедет, а в Аугсбург уже направлено сообщение о том, что следователь Гессе закончил дела в Ульме и вот-вот прибудет. Получится нехорошо. Тамошний обер-инквизитор может, чего доброго, решить, что новый подчиненный самодовольный нахал, ни во что не ставящий начальство и зарвавшийся от славы…
Кружка давно опустела, армии застыли в недоумении, не зная, куда шагнуть, и Курт, вздохнув, наклонился, чтобы подобрать с пола стоящую у ноги сумку.
Точнее, он хотел это сделать.
Он хотел взяться за кожаный ремень и поставить ее на колени, чтобы сложить в доску-шкатулку фигуры и убрать в сумку набор, но тело отказалось послушаться повеления мысли. Тело так и осталось сидеть, как было — опершись о столешницу, и даже голова не смогла повернуться.
— Что за…
И этого — сказано не было. Лишь подумалось, не сумев выйти звуком, не произнесясь вслух — язык онемел, не двинувшись, и губы словно смерзлись, не сложив слов.
Яд, вспыхнуло в мыслях, когда и вторая попытка заставить себя подняться осталась без успеха. Снова яд… Это просто немыслимо — не темная полоса в жизни, а полоса просто ядовито-черная; что ж теперь — переставать питаться в трактирах?..
Это пронеслось разом, в один миг, прежде чем он успел испугаться, прежде чем подумал о том, насколько это будет глупо — умереть вот так, в людном месте, не в глухом лесу, а у всех на глазах, не имея возможности хотя бы и попросить о помощи. По-прежнему не выходило издать ни звука, шевельнуть ни пальцем, и со скамьи Курт не падал лишь потому, что его держали руки, сложенные на столе впереди и упирающиеся в темные отскобленные доски. И когда он упадет — никто не бросится к нему, не пожелает узнать, что случилось; посетитель лицом в стол — обычное дело в трактирах…
Когда напротив присел человек в дорожной одежде, поставив на пол, как и он сам, тяжелую сумку, Курт медленно поднял взгляд, надеясь на то, что хотя бы так сможет привлечь к себе внимание, и, быть может, не все еще потеряно. Взгляд примерз к новому соседу по столу, закаменев так же, как застыло и все обессиленное тело. Тот сидел, глядя на Курта молча, еще несколько мгновений, всматриваясь в его лицо, и, наконец, вздохнул, так же опершись о стол и сложив перед собою широкие, как лопата, ладони.
