Я никак не мог решить, что делать дальше: ехать или остаться здесь. Снова повалил снег, и стало почти ничего не видно. Можно, конечно, включить дальний свет и противотуманные фары, но тогда я сразу превращусь в мишень. А оставаться ночевать в машине совершенно одному… Ладно, подожду, может, снег чуть утихнет, и я смогу более или менее безопасно доехать до Рокфеллеровского центра.
Пока я бродил по городу, сюда кто-то приходил: посреди дороги, недалеко от моей полицейской машины, появился большой и, видимо, тяжелый мусорный контейнер. Чтобы проехать, придется идти на таран. Я оценивающе разглядывал его в зеркале заднего вида и понемногу начал ненавидеть, да так, что вдруг остро захотел со всей дури врезаться в него.
В рюкзаке я нашел еще одно яблоко и три пачки моих любимых орешков кешью – интересно, кто из ребят положил их? Поедая орехи, я рассматривал салон, хотя каждый сантиметр был давно изучен мной вдоль и поперек. Стало почти совсем темно.
Еще через какое-то время стемнело окончательно, и вот тогда стало действительно ничего не видно: наверное, именно так чувствуешь себя в подводной лодке, которая залегла на дно. Фонариком я посветил на указатель уровня топлива: две трети бака. Я согрелся, одежда просохла, и можно было выключить двигатель. Решив никуда не ехать, пока снег не прекратится, я устроился поудобнее, укрылся курткой и постарался уснуть. Дома мне никогда не удавалось вспомнить, что же мне снилось, и я даже думал, а не сон ли – вся моя жизнь. А если моя жизнь все же была сном, то почему вдруг он превратился в такой долгий ночной кошмар?
Я проснулся оттого, что машину качало.
Я вытер рукавом струйку слюны, вытекшую из уголка рта, и еще какое-то время пытался сообразить, где я. Мне показалось, что я еще маленький мальчик и заснул на заднем сиденье. Но отца нигде не было – только на приборной панели лежал пистолет. Стекла запотели, но снаружи было светлее, чем внутри. Наверное, вышла луна. Я хотел открыть дверцу и в последний момент отдернул руку: машина все еще покачивалась на амортизаторах. Будто в меня кто-то врезался сзади или оперся на багажник и раскачивает его. Желудок свело от страха, когда я вспомнил, из-за чего проснулся.
Я оцепенел. Закрыл глаза в надежде, что я сплю и проснусь где-нибудь в другом месте. Но ничего не вышло.
Вода в бутылке на пассажирском сиденье дрожала. Я замер и не шевелился, только смотрел, как изо рта идет пар. Наконец вода успокоилась. Рукавом я вытер небольшой кусочек запотевшего стекла. Снаружи искрился снег, светила луна. Никого не было – но отчего тогда качалась машина? Может, ее качнуло воздушной волной от очередного рухнувшего здания? Стало не так страшно, но лишь на мгновение: сзади послышался громкий треск.
Меня резко затошнило и вырвало на пол возле пассажирского сиденья. На лбу и шее выступил ледяной пот. Разогнуться не было сил. Я вытер рот и глянул на часы: немного за полночь. Скрежет снаружи не утихал: было похоже, будто сразу несколько человек пытаются убрать с дороги перевернутый мусорный бак. А вдруг это не охотники? Вдруг это нормальные выжившие люди, как я, и они просто хотят… Но зачем им мусорник? Вокруг тысячи магазинов, в которых еды хватит на несколько лет. Только вот у охотников не хватало ума зайти в любой магазин, открыть любой холодильник и пить сколько угодно…
Я отвел затвор – патрон был в патроннике. Я проделал это так уверенно, что невольно сравнил себя с Дейвом. На Мэдисон-авеню было еще восемь машин, но стекла запотели только в моей. Если охотники вдруг ищут жертву, то вот он я – на блюдечке с голубой каемочкой. С каким-то странным звуком я сглотнул слюну, и во рту проявился привкус крови.
С улицы доносился довольно громкий скрежет: кто-то явно толкал бак по дороге. Я осторожно приоткрыл окно.
Раздалось страшное рычание, и в то же мгновение лобовое стекло что-то заслонило, машина снова закачалась.
Я рывком завел машину, тут же загудели кондиционер и печка, но включить фары и ударить по педали газа не успел – уловил перед машиной движение. Через приоткрытое боковое стекло я увидел то, что увидеть на нью-йоркской улице никак не ожидал: машину раскачивал не человек.
Я включил фары и «дворники». Прямо перед капотом, на фоне столкнувшихся машин, стоял огромный белый медведь. Он смотрел на фары, поэтому я переключился на ближний свет и вытер изнутри лобовое стекло. Медведь увидел меня, а потом развернулся и неторопливо направился к баку.
Я нашел в рюкзаке банан и апельсин. Размышляя, что предпочитают белые медведи на ужин – фрукты или подростков, я вылез наружу, спрятался за машину и перебросил к нему фрукты; они упали в снег совсем рядом со зверем. Медведь поднялся на задние лапы, понюхал воздух, выпустив две струи горячего белого пара. Интересно, как его сюда занесло? Наверное, ему неплохо в пустом городе: а что, ходи где хочешь, делай что угодно. Медведь снова потянул носом воздух, зарычал, развернулся, опустился на четыре лапы и потрусил по Мэдисон-авеню в противоположную от меня сторону – белая громада на белом снегу.
Рядом с медведем я забыл о страхе темноты, но как только зверь ушел – ужас вновь охватил меня. Я заскочил в машину и заблокировал изнутри двери.
Медведь оттащил с дороги мусорный бак, и теперь путь по Мэдисон-авеню в северном направлении был открыт. Я свернул на Сорок вторую улицу, проехал мимо Нью-Йоркской публичной библиотеки. Я возвращался тем же путем, благо дорога врезалась в память: доехать до Шестой авеню, выехать на Сорок девятую улицу, а там сразу и Рокфеллеровский центр.
Я припарковался чуть ли не на крыльце нашего небоскреба, выключил фары, и мир вокруг сразу погрузился в непроглядную темноту. Сердце бешено колотилось, не желая успокаиваться. Интересно, смогу ли я когда-нибудь победить в себе этот страх? Я попытался успокоиться и убедить себя, что все не так страшно, как я себе воображаю, охотники – тоже люди, к тому же явно слабее меня, поэтому я всегда смогу убежать от них.
Я вынул ключи из зажигания. Еще минуту успокаивался, прежде чем набрался храбрости, открыл дверцу и вышел из машины. Вдохнул побольше воздуха и, не глядя по сторонам, забежал в вестибюль и понесся по лестнице. Только на четвертом этаже я остановился и достал фонарик. Дыхания не хватало, грудная клетка, казалось, вот-вот разорвется.
Подсвечивая лестницу фонариком, я шел наверх. На двадцать первом этаже сделал передышку – в первый наш подъем мы тоже отдыхали здесь.
Вызвавшись пойти в город, я хотел доказать остальным, что смогу сделать это сам. Как же я устал! Я безумно устал, а фонарик светил еле-еле, и я никак не мог пересилить страх, который заставлял меня шарахаться от собственной тени. Если бы рядом был Дейв! Я стал представлять, что он поднимается вместе со мной, смеется над моими шутками, и только благодаря этому преодолел остальные этажи.
