Выбравшись из своей комнаты к ужину и бредя в сопровождении истопника к трапезной палате, гость от дальних потомков настраивал себя на худшее. Решив вживаться в роль, надумал даже про себя именовать себя новым именем князя Дмитрия, чтоб разбуди — от зубов отскакивало. Однако на вечерней трапезе атмосфера собрания была уже самой дружеской. Приехавший дворянин нашёл общий язык с Афанасием, и они предавались воспоминаниям о совместных походах и боях. Несмотря на то что Пушкин числился в те годы по опричному войску, а Бакшеев по земскому, выяснялось, что в большинстве сражений они были рядом, хотя раньше и не встречались.
Так, перебирая прошлое, добрались они и до последних, несчастливых лет войны с Баторием.[74]
— Яз ить под Старой Руссой в полон попал, — огорчённо сообщил дорогобужец Григорий. — Семь лет на чужбине мыкался, не чаял на Русь возвратиться.
— Ништо, вот сызнова война с Литвой учнётся, так поквитаешься за досаду сию, — подбодрил рязанец.
— Мню, ещё пару годин войны не будет, — возразил выборный дворян от Дорогобужа.
— Почто так, разве сын, король Жигимонт,[75] не вступится за отца свово, короля свейского Иоанна,[76] что с нами воюют уже второе лето?
— Неладно у польского круля с сенатом его, Ругодивскую землю[77] не привёл к Ржечи под руку, нарушил обещание, — стоял на своём Пушкин. — Не даст серебра на войну сейм Жигимонту.
— Ну, тогда, даст бог, одолеем свеев, — рассудил рязанский порубежник.
— Да пора бы посчитаться с еретиками лютеранскими за разорение святой Трифоновской обители[78] да разгром рати русской под Гдовом,[79] — согласился присланный Бельским дворянин. — Ужо скоро выступает из Москвы новое войско в Новгород.
— Каким же обычаем несчастье на битве гдовской приключилось?[80] — решил узнать подробности Афанасий.
— Воевода передового полка князь Володимер Долгорукой[81] от Большого полка далеко отступил, помощь ему подать не успели, немцы-то всей силой навалились и наших опрокинули, многих в плен имали, да и князя Володимера Тимофеича тож.
— Ошибся воевода. Не следовало ему отдельно-то идти, — вздохнул рязанец.
— Ему почитай двадцать два лета от рождения, не набрался ещё науки полки водить, — согласился Пушкин.
— Кто же такого молодого передовой ратью командовать поставил? — влез в разговор я.
— По роду ему низше чином служить невместно, — буркнул Григорий сын Григорьев и переключил внимание на меня. — А за каким лядом ты словеса-то коверкаешь? Не перестанешь эдак шепелявить, носить тебе от народа прозвание — Швиблый. Зазорно поди тебе будет, прадеда твоего пращуры наши кликали Иван Васильевич Мститель, а враги прозывали Грозным.[82]
Тут пришла пора мне удивляться:
— А отца как называли?
— Кто как, — начал уходить от ответа Пушкин, но потом решился: — Всё более Яровитым именовали, кто языком не дорожил.
— Вы в опричнине служили? — решил я узнать побольше о прошлом этих мест.
— Слова такого ныне не произносят, заповедано то под страхом смертной казни великим государем Иоанном Васильевичем, — сообщил дорогобужский дворянин. — А так да, не в земщине службу справлять начинал, а в поддатнях[83] за рындой при царском выходе. Там в младых летах и прозвище своё получил, да токмо я один, а не много меня, учись молвить верно.
— Какое же прозвище твоё? — препираться и объяснять, что на «вы» уважительней, не стоило.
— Сулемшой люди кличут, — усмехнулся Пушкин.
— За что же так прозвали?
— Да в карауле мне в ранних годах солнцем напекло, аз и сомлел, — так и назвали Сумлевша. Уж потом переиначили, — не обиделся на вопрос выборный из Дорогобужа и, повернувшись к Афанасию, произнёс: — Оставлю яз княжонка на твой погляд, ты уж не подведи меня, воспитуй в строгости. Мне же к жене съездить надобно, чую, по зиме в поход идти. Учителей же с Москвы пришлют, а закону Божьему его архимандрит Феодорит выучит, на то патриарший наказ есть.
Душа во мне возликовала, похоже, и в этот раз везение маленького князя не оставило. В спальню я летел как на крыльях, планируя сразу по отъезде Пушкина уговорить своё окружение начать хозяйственные перемены.
Не успела за ускакавшим наутро Григорием Пушкиным улечься пыль, как я уже пристал к Ждану с идеей об устройстве нужника. Буквально за неделю из деревянных кадок, труб, выдолбленных из ствола лиственницы, да изрядного количества смолы соорудили туалетную комнату. Вывод канализации шёл в специально выкопанную яму, откуда остатки жизнедеятельности вывозились прочь. Для уменьшения зловония распорядился я регулярно подсыпать туда торфу из ближайшего пересохшего болота. Вторым глобальным нововведением в дворцовой жизни стало употребление исключительно кипячёной воды, как для питья, так и для приготовления всевозможных напитков. Дворня вовсю роптала — работы по переноске дров, воды и чистке стало больше, а пользы в капризах царевича они не видели никакой.
К этому моменту писчики дьяка Алябьева завершили опись дворов в Угличе, и Данила Битяговский принёс этот список мне для ознакомления. По данной налоговой росписи, выходило в столице моего уезда тяглых дворов менее двух сотен, что давало прямых налогов, или, по-местному, сошных денег, чуть более ста рублей в год, да разных оброчных платежей с лавок, мельниц и кузниц ещё пятнадцать рублей.
— Да, с таких прибытков не разбогатеешь, — разочарованно протянул я. — Точно больше не выйдет?
— Ещё кружальных денег кабацких станет рублёв с шесть десятков, да пошлин разных торговых и проезжих соберём не менее сорока, — отвечал Данила.
— Всё одно немного, а с количеством дворов не ошиблись?
— Не должны напутать.
Мысль о том, что дворов в городе больше, засела в голове, и мы с Данилой поднялись на стену кремля, откуда было видно большую часть Углича.
— Слушай, только в остроге больше двадцати дворов, — чувство, что где-то в расчётах ошибка, меня не оставляло.
— Да тут монастырские подворья, дьяческие избы да дворянские осадные дворы, чтоб в лихое время отсиживаться. Только два тяглых двора лучших людей в кремле есть, — сообщил подьячий удельного налогового ведомства.
Я попробовал пересчитать подворья на посаде, выходило явно больше записанного в писцовые книги, о чём не преминул сообщить молодому Битяговскому.
— Дык тут служилых есть дворы, они в тягло[84] не входят, да дворы слуг божьих, да беломестчики разные от монастырей, они в казну не дают ничего, да ещё на убогих бобылей и вдов оклад не клали, не с чего им платить.
— Всё ж пересчитать надобно, скажи дьяку Дмитрию ещё раз писчиков послать, только уж других, чтоб проверили, кто утайку найдёт, того наградить деньгой.
— Добро, княжич, — согласился Данила и прибавил: — Ты б Афанасия сын Петрова упросил со стрелецким головой потолковать, тот жителей посада сманивает в служивые, так вообще казна запустеет, не с кого собирать её будет.
— Попрошу, — и в свою очередь выдвинул новое предложение: — Ты передай сотникам над посадскими, чтобы устраивали ямы отхожие, как на задах, княжеских палат, пусть начнут с дворов побогаче, а там всех охватим. Да торфу сыпать пусть не забывают для обережения от злых воней и зараз.
С Бакшеевым поговорить стоило, и я направился к палатам, поручив одному из сторожей пригласить его ко мне. За время короткой прогулки вокруг хором стал свидетелем того, как кухонные служки доливали в установленные бочки с кипячёной водой только что принесённую из Волги сырую. Пройдя на задний двор, увидел, как дворники, переругиваясь, вычерпывали отхожую яму и вместо вывоза вон выплескивали со стены в ту же реку. Видимо, для утверждения минимальных санитарных правил требовалось жёсткое насильственное принуждение.
Дождавшись Афанасия, пожаловался ему на такое игнорирование княжеских предписаний.
— Пороть нерадивых надобно, — метод воспитания дисциплины старый ветеран признавал только этот. — Вот тех, кто на постройке хитрой палаты для нужных дел старался, наградить алтыном-другим.
— Да, Афанасий сын Петров, пусть тем, кто хорошо работал, прибавят к оплате, — согласился я.
— Какой плате? — удивился дворянин. — В счёт тягла по городовому делу отработают, кажному посадскому надобно на году само мало дней по десяти трудиться, стены крепить, рвы чистить. Чёрный люд тут жирком оброс, валы не поправляет, острог не чинит, пусть хоть в княжьих хоромах потрудятся. Из посадских дюже норовили тебе угодить плотник Савва да каменщик Митя Суздалец, баяли, ты их от смерти верной уберёг.
