Сразу с утра, узнав, что московский дьяк в церковь не пришёл, я также решил пропустить службу и сразу отправился на занятое им подворье.
Дмитрий Алябьев был хмур и неразговорчив.
— Почто не зван явился, княже, али докука какая ко мне? Так молви скорее, не томи.
— Здрав буде, приказной дьяк Дмитрий сын Семёнов, — несмотря на холодный приём, достоинства терять не следовало. — Отчего не ласков к сироте, о коем блюсти тебе братом нашим, государем всея Руси Фёдором Иоанновичем наказано?
— Хвор я, княжич, — напоминание о царственном брате слегка остудило приказного. — Здравия мне, истинно, не помешало бы, а то, кажись, Богу душу отдаю.
— Что с тобой, достойный человек? — поинтересовался дремавший во мне доктор. — Может, помогу чем?
— Чем же ты подмогнуть-то сможешь, отрок девяти лет от роду, всяко неразумный? — вздохнул дьяк. — Я уж и знахарку, чтоб заговорила, звал, и Бога прощенья просил за этот грех, а всё то спину ломит, то брюхо кособочит, хоть на стену лезь. Уж чётвертой день мучаюсь, никак не отойду.
После нескольких уточняющих вопросов окрепло предположение, что Алябьева мучат почечные колики, видимо, растрясло бедолагу дорогой. Заговоры тут явно были бессильны, многочисленные поклоны перед иконами даже скорее вредны, вот и спасался несчастный вином как анальгетиком.
Пообещав вернуться, отправился глядеть на травяной сбор местной целительницы, попутно выдирая из памяти всё, что знал о лекарственных растениях. Из значительного вороха травок, принесенных лекаркой, отобрал пучок темно-зелёной ветвистой травки с красными плодами. Также я приказал изъять из погребца брусники, где эта болотная ягодка хранилась в мочёном виде. Первым в дьяческую избу направился истопник Юшка с котлом в обнимку, с наказом греть воду. Чуть позже туда же снова пошёл я, а за мной слуги тащили самую здоровенную деревянную лохань, что нашлась в кладовых. Крепкий тридцатилетний мужик, дьяк четверти Петелина, был уже настолько измучен болями, что согласился на любые эксперименты над своим телом.
Слегка подивился он питью из размятого растения.
— Сё мучица. Энтим кожи дубят да красят, не помру я от зелья твово, князь Дмитрий? Кто лечбе таковской обучил?
Объяснить правду не представлялось возможным, пришлось выдать трудно проверяемую информацию:
— Жена боярина Годунова с сестрой зело в травяном сборе разумеют. Вот там и узнал.
Алябьев слегка расширил глаза, а потом, перекрестясь, разом выпил настой, приговаривая:
— Ну, коли помру от сена сего чародейского, все одно отмучаюсь, а на тебе грех смертный будет.
Но хуже, чем было, больному не стало, и он подуспокоился. Позже, сидя в горячей воде в исподнем белье, приказной уже совсем размяк и пил настой на медвежьих ушках и брусничный морс совершенно безропотно. Втолковав правила поведения при болезни дьяку и его людям, князь Углича, одновременно являвшийся единственным дипломированным врачом на сотни вёрст вокруг, удалился с чувством выполненного долга.
На дворе у Красного крыльца палат мне повстречался очередной командированный из Москвы — новый голова городовых стрельцов Данила Пузиков с полдюжиной приведённых с собой бойцов. Пригласив будущего командира углицкой пехоты отобедать в главной трапезной с нами, я позвал с собой и ближних дворян, с которыми ходил в поход. Служилый не по отечеству, а по прибору[72] жилистый молодой парень Данила был весьма не рад переводу из десятских московского полка в сотники городового, ему это казалось изрядным понижением. Единственная его надежда была связана с тем, что ему удастся развернуть свою сотню в полк с соответствующим фактическим повышением в чине, на что ему были даны полномочия из столицы. Правда, людей, кроме тех, что я видел во дворе, он не привёл, надеясь набрать состав по месту.
К наличию крупного воинского контингента у меня возражений не имелось до тех пор, пока мои старые соратники не стали задавать Пузикову вопросы. Выяснилось, что ему требуется поместье для получения кормов, его людям пищевое и денежное жалованье, да избы для постоянного проживания. Даже имеющиеся в наличии стрельцы пробивали некоторую брешь в казне княжества, хотя Ждан и обещал найти им для жилья дворы, готовые принять воинов на постой.
— Какое жалованье требуется на полк? — поинтересовался я.
— Да немного, серебра бы рубля три служивым, да хлеба и круп бы четей тридцать, чтоб семейству их не околеть, да сукна б на кафтаны, чтоб как войско, а не оборванцы гляделись. Ну ещё по безделице — кажному полсть мяса, ведро вина да пудок белорыбицы трижды в год. Десятским корма и монет поболее чуток, сотским втрое от простых, да поместья им бы дать четвертей по сто в каждом поле. Ну а мне как прикажешь, княжич, но уж в полутора раза от сотника голове вполне вместный оклад был бы, как денежной с хлебным, так и поместной, — отвечал молодой карьерист.
От этих раскладок всем стало дурно, оставалось узнать точный доход удела, но, судя по грустным лицам дворян, если налогов и хватит, то впритык.
— Статочное ли это дело, цельный полк с двух малых уездов кормить, — возмутился Коробов. — Испокон веков таковой беды с нами не бывало. Полное оскудение людишкам выйдет. Да и где селиться-то такой прорве служивых? В Угличе, чай, стоко дворов-то не будет.
— Ништо, крестьянишек по округе в сёлах к зиме на городовое дело соберёте и срубите новые слободы, — ехидно утешил новоиспечённый стрелецкий голова. — Чтоб с удельных прибытков новоприбранным служивым кормиться, об том указ есть царский. Сам у судьи стрелецкого приказа видывал, у боярина Иван Васильевича Годунова, так что можете челом ему бить, ежели таковой постой вам невмочь.
Обед завершился на траурной ноте, моя свита расходилась с него как пришибленная. Стрельцы с головой отправились в посад — определяться на постой, я же с парой дворян двинул к болящему дьяку. К нашему приходу он уже вылез из лохани и с довольным видом дул рекомендованный брусничный взвар.
— Спаси тебя Христос, княже, — страдающему стало явно легче, и его начали терзать ненужные мысли. — Корешки да листва те не колдовские часом? Не согрешил ли я по твому совету, без свово умысла?
— Что ты, как подумать мог сие! — делано возмутился избавитель от мучений. — Разве супружница царского шурина посоветует чего Богу не угодного?
— Ну да, ну да, эт лукавый мне нечестивые помыслы в голову толкает, — исправился Алябьев. — Тяжко ему, видно, что избавился аз Божьим соизволением да твоим советом от мук адовых, нечистым на меня измысленных.
Не лишённый последней совести, а потому благодарный мне за исцеление дьяк честно рассказал, что велено ему учитывать все доходы удела и слобод, назначенных в кормление Марье Нагой, и контролировать их сбор. Первым делом ему следовало обеспечить содержание стрельцов и уж потом выдавать на обиход удельному двору да царственной монахине. Что эти выдачи будут обильными, сильно сомневался сам приказной, точнее сказать он не мог, все писчие книги по городу и уезду пропали во время бунта.
— Сам с чего кормиться думаешь? — прямо спросил я у приказного.
— Дык пожалуешь, поди, земелькой-то в испомещение, — простодушно удивился Алябьев. — Опять же, у водицы быть да не испить — такого на Руси не видывали.
— Нет, честный друже, положенных по чину кормов не жди — они мне царём пожалованы, — пришлось огорошить представителя финансового ведомства. — Поместья давать не с чего, сам вскоре исхудаю, в рванине ходить буду, а будешь лихоимствовать — поеду брату челом на тебя бить.
— Как же жить-то и царёву службу справлять? — поразился служащий четвертного приказа. — У меня ж дачи-то в Нижегородском уезде, оброк возить оттуда крестьянам моим невмочно, а с торга еду да питьё куплять никаких прибытков не хватит.
После недолгих торгов дьяка удалось уговорить закрывать глаза на отклонения от правительственных указаний за небольшую мзду. Согласился он на посул в размере поместья из полутора сотен четвертей доброй земли в каждом поле, да официально положенных сборщикам налога кормовых денег в размере пяти процентов от собранных средств. За это дал согласие Дмитрий сын Семёнов заниматься только лишь учётом, притом взять в подьячие и писчики моих людей, а сбора денег с населения не делать вовсе, полностью доверяя эту щекотливую процедуру княжеским приказчикам. К тому же ездить в седле приказному было явно вредно, о чём ему доходчиво разъяснили.
С доброй вестью об удавшемся захвате контроля над финансовыми потоками я вернулся в княжеские хоромы, указав отдирать от всех стен тряпье, которое следовало прокипятить да раздать как жалованье дворянам, кто захочет получить вместо серебра по низкой цене.
Ужинал реципиент моего сознания в уединении, нарушаемом только шушуканьями стольников, коих назначили из старших ребятишек-жильцов. Подкреплялся я плотно, а заснул моментально, прошедший день оказался весьма насыщенным.
