недрах набирали новую армию, куда и влились бежавшие ветераны победоносных кампаний. Но Империя, наконец, получила долгожданную передышку. Все до одного понимали, что эта передышка не будет длинной. Двадцатилетняя война истощила оба великих государства, которые превратились лишь в бледное подобие самих себя. И у каждого государства оставалось сил лишь на один удар, не больше. Ближний Восток лежал в руинах, а монофизитский Египет, который ненавидел константинопольских попов — монофелитов, ждал избавления от власти фанатичных ромеев. Трактовки священного Писания различались в деталях, малопонятных непосвященным, но в Империи шла настоящая буря, грозившая разорвать ее на куски. С кафедр взашей гнали почтенных епископов, из монастырей гнали монахов-монофизитов, а солдаты, которым было плевать на эти тонкости, под шумок грабили и убивали всех подряд. Пытки и гонения священников привели к тому, что население начало возмущаться, а имперские наместники выводили войска и топили бунты в крови. Египет, Сирия и Иудея обреченно ждали развязки.
А вот в шатре императрицы Мартины никто не чувствовал этих волнений. Победы императора в войнах подняли ее авторитет до небес. Теперь никто даже не смел открыть рот, чтобы сказать, что господь карает нечестивую пару, поразив одного из наследников глухотой, а другого наградив неподвижной шеей. Мартина наслаждалась жизнью, наслаждалась преклонением войска, по которому ползли разные слухи (не без ее помощи, разумеется), наслаждалась обожанием мужа, который свято поверил в предсказание далекого архонта дикарей. Да и как не поверить, когда жена всегда рядом, а несокрушимый хирд данов в последнем сражении буквально смел персидский фланг. А уж Сигурд Ужас Авар, который вышел из той битвы, покрытый чужой кровью с ног до головы, и вовсе стал легендой в ромейском войске. Персидские стрелы бессильно отскакивали от его доспеха, приводя в ужас суеверных горцев.
Доместик Стефан стоял в шатре императрицы, смиренно склонив голову и сложив руки на изрядно отощавшем брюшке. Он уже и забыл, когда радовал себя новым блюдом, тщательно обдумывая составляющие его ингредиенты. Небогатое размеренное существование в недрах пыльного архива осталось далеко в прошлом. Беспокойная кочевая жизнь не прошла даром, и он стал поджарым, резким, а лицо его дочерна обожгло немилосердное южное солнце. Он теперь был похож скорее на каменотеса, чем на слугу императора. Обычно лица евнухов были бледны, ведь они редко видели солнце. Сегодня Стефан сделал еще один шаг, который по достоинству оценят все те, кто понимает знаки лучше любых слов. Он, приехав из болгарских земель, сначала пошел на доклад к императрице, а не к собственному начальству, и этот его шаг был вызовом.
— Кирия, — склонился он в глубоком поклоне, когда Мартина выплыла из-за гобелена, что служил перегородкой. — Я счастлив лицезреть вашу божественную красоту. И я пришел с докладом именно к вам, чтобы получить указания, что именно и как доложить патрикию.
— А ты отчаянный, доместик Стефан, — с веселым удивлением посмотрела на него августа. — Делаешь ставку на одну лошадь?
— А как еще можно выиграть сразу и много? — с непроницаемым лицом ответил евнух, который за всю свою жизнь не сделал ни одной ставки. Он, единственный из всех жителей Константинополя, был совершенно равнодушен к скачкам. Императрица, сверкая мелкими белыми зубками, заразительно расхохоталась, по достоинству оценив наглость своего нового слуги.
— Не боишься заиграться? — спросила она, погасив улыбку и снова став собранной и деловитой. Той, кого боялись, как огня. — Александр не простит тебе этого.
— Зато вы заметили мой поступок, госпожа, — все так же прямо ответил Стефан.
— Ты точно, евнух? — подозрительно спросила его Мартина. — Ты совершенно не похож на этих бездельников. Они без конца льют сладкую цветистую лесть, и лишь единицы из них способны сделать что-то полезное. Твоя речь не похожа на бессмысленную болтовню моих слуг.
— Увы, госпожа, — развел руками Стефан. — Мне не суждено стать отцом.
— Переходи к делу, — нетерпеливо сказала Мартина. — Тебе надо спешить к патрикию, иначе не миновать беды. Коротко!
— Если коротко, то болгары с нами, госпожа, — торжественно ответил Стефан. — А если быть более точным, то не против нас.
— Вот как? — задумалась императрица, перебирая в своей хорошенькой головке одну комбинацию за другой. — Это многое меняет. Нашему величеству надо подумать, а ты пока можешь идти. Мы позовем тебя, когда нам понадобятся подробности.
— Да, моя госпожа, — склонился в поклоне Стефан, пятясь к выходу. В его руки перекочевал увесистый кошель с серебром, который подал ему кубикулярий императрицы. — С нетерпением буду ждать, госпожа.
* * *
Добрята скакал в отряде ханской свиты, теперь уже занимая в ней место по праву. Никто больше не считал его нахальным полукровкой и выскочкой. После того, как мальчишка, почти мертвый от усталости, догнал отряд, имея в колчане всего две стрелы, отношение к нему резко поменялось. Тудун Эрнак не терпел полутонов в оценках людей, ведь он был воином. И то, что сделал Ирхан из племени кочагир, было в его глазах достойно всяческого уважения. Нарядную одежду и меч с золоченой рукоятью он вручил Добряте при всем войске, вызвав одобрительный рев воинов. Они тоже по достоинству оценили подвиг мальчишки из слабого племени. В одиночку прикрыть отход своего хана, отбиваясь от полусотни воинов — да о таком песни у костров слагать будут.
Они шли на восток, туда, где за девятью кольцами земляных стен сидел аварский каган. Весной войско идет в поход, и вся знать кочевого государства собиралась в междуречье Тисы и Дуная, чтобы получить последние указания, назначить время и точки сбора. Не так-то просто вывести в поход десятки тысяч всадников и бесчисленные толпы словенской пехоты. А еще сложнее управлять всей этой ордой. Каган, который учился воевать в походах отца и старшего брата, был опытнейшим воином. А потому он проводил встречу за встречей, принимая в своем хринге одного степного хана за другим. Войско такого размера должно пойти множеством дорог, иначе корма для десятков тысяч коней просто не найдется. Сюда же вскоре прибудут словенские вожди из-за Дуная, без которых аварские набеги были в принципе невозможны. Как бы ни презирали благородные всадники своих словенских рабов, именно они наводили переправы, именно они первыми шли в бой, и они же лезли на стены, подставляя головы под струи кипятка и горячей смолы. Кочевники не унижались до такого, выбивая точными выстрелами из луков защитников на стенах. Ну, и добычу, конечно же, первыми получали именно они.
Добрята уже был тут, и колоссальные кольца из земли и частокола теперь будили в нем лишь легкое любопытство, не более. Они разбили свои шатры между шестым и седьмым кольцом. Каган
