— Да, — кивнул Громовой Камень. — А ты?
— Автобат. Михаил Нутрянкин, честь имею.
— Громовой камень. Очень приятно.
Чтобы обменяться рукопожатием, Михаил бросил руль, но машина у него словно сама по себе шла. Говорил он по-русски, очень естественно вмешивая слова на шауни.
— Решил, понимаешь, мамкину родину посмотреть, — охотно рассказывал Михаил. — Ну, дембельнулся вчистую, приехал, родню кое-какую отыскал. За давностью лет мамкин побег ей простили, да и не судят покойников, живи, говорят. А я прикипел. Смехота, а так и есть.
— На ГОКе работаешь?
— В автокомбинате. Мы везде, где надо, — Михаил весело хохотнул. — И где не надо, тоже.
— Имя получил уже? — не удержался Громовой Камень.
Михаил вздохнул.
— Год на это нужен, да и… охотник из меня… сам понимаешь. Нет, с мелкашкой хожу, в общем загоне с роднёй ходил, но на испытание — это ж с луком надо. Да ещё самому его сделать. И ещё всякое там. А работать за меня некому. Зима голодная была, на моей зарплате вся семья держалась.
Громовой Камень кивнул.
— А что, в Эртиле тоже охотой живут?
— Кто чем может, тем и живёт, — Михаил снова вздохнул. — Ну, да в каждом дому своего по кому… А, ч-чёрт!
Михаил затормозил так резко, что их бросило вперёд, и Громовой Камень еле успел подставить руку.
— В кювет, пехота!
Вывалиться из машины и броском откатиться в кювет удалось неожиданно легко. Привычно вжимаясь в землю, Громовой Камень не так услышал, как ощутил. Верховые, семь всадников, три и следом четыре… Уходят… Выстрелов не было, без огнестрела? Перестав ощущать топот копыт, он встал и тяжело вылез на дорогу. Михаил, злобно сопя, осматривал машину.
— Ну, — встретил он Громового Камня, — видал подлецов? Делать им нечего, межплеменную затеяли!
— Дорога же нейтральна, — Громовой Камень дохромал до машины и привалился к ней.
— Потому и уцелели. Меня-то они знают, и что за мной семья и автокомбинат мой, тоже знают. А вот ты… Не в племенном. Да им, браток, уже кровь глаза залила, стреляют, не глядя, — и виновато улыбнулся. — Не простил бы я себе. Ладно, садись, браток.
В спинке сиденья торчала стрела. Громовой Камень выдернул её, едва не обломив наконечник, и сел. Михаил захлопнул капот и сел за руль. Покосился на стрелу в руках Громового Камня.
— Боевая.
— Да, — кивнул Громовой Камень. — Не пойму только, чья.
— С той стороны небось. Новосёлы чёртовы. Допрыгаются, что Совет шуганёт их к чёртовой бабушке.
— До первой крови Совет не вмешается.
— А трупа нет, и вмешаться не из-за чего. А они, сволочи, трупы прячут. Вот и получается, что все знают, а ни хрена не докажешь. Весной вытаивали, так и волки, и лисы, иди проверь от чего, то ли на шатуна нарвался, то ли на двуногого. Они ж, гады, только холодняком, чтоб с гильзами не возиться.
Громовой Камень кивнул. Споры из-за земли — вечные споры. А тут ещё когда прошлым летом пошли эшелоны с той стороны… много всякого было.
— А ты как, пустой? — не удержался он.
— Голым не езжу, — серьёзно ответил Михаил. — Табельное с собой. Но… на крайняк, — и хохотнул: — Слишком хорошо стреляю.
На пустой дороге Михаил гнал на пределе. Вспомнили войну, перебрали фронты и госпитали — обоих помотало военной судьбой, но раньше не встречались.
Когда на горизонте появились дымы Эртиля, Михаил спросил:
— В Эртиле у тебя есть кто?
— Ты меня к гостинице подбрось.
— Э-э, нет, — Михаил решительно вывернул руль. — У меня заночуешь.
Вперемешку огороды, сараи, типи, избы, кирпичные, дощатые и щитовые домики — каждый в Эртиле устраивался как хотел, как мог и как получалось. Спорить Громовой Камень и не пытался: законы гостеприимства и фронтового братства нерушимы.
Из-под колёс выскакивали куры, свора щенков с лаем гналась за машиной, безуспешно пытаясь укусить колёса, по сторонам трепещущее на натянутых верёвках разноцветное бельё, рамы с натянутыми для выделки шкурами, стайки детей… поворот, ещё поворот, ряд одинаковых щитовых домиков, даже покрашены все в один цвет.
— Тут все наши, с автокомбината, — Михаил помахал курившему на лавочке у дома мужчине и затормозил у домика с белым тотемным рисунком на голубых ставнях. — Рося!
Из дома выбежала молоденькая индианка и замерла, увидев незнакомого.
— Вот, Росинка, Громовой Камень у нас поживёт. Давай, браток, устраивайся, я пока машину в гараж отгоню.
И, когда Громовой Камень выбрался из машины, рванул её с места и мгновенно исчез за углом. Росинка немного смущённо улыбнулась Громовому Камню.
— Мир вам и дому вашему.
— И тебе мир, — радостно откликнулась она ритуальной фразой.
Внутри домик был так же мал и казался просторным из-за отсутствия мебели. В единственной комнате вдоль стен просторные низкие лежаки, застеленные шкурами и узорчатыми одеялами, посередине низкий круглый столик, в прихожей вешалка, а на кухне печь с плитой, умывальник, стол-шкафчик, обычный стол и четыре табуретки.
Громовой Камень снял и повесил шинель, поставил под ней вещмешок и чемодан, положил палку, разуваться не стал и, пройдя в через кухню в комнату, тяжело опустился на край правого лежака. Судя по ставням и рубашке Росинки, они из семинолов. А одеяла… разные, видно, прикуплены, или подарки.
За окном было уже темно. Вбежала Росинка, задёрнула занавеску и убежала на кухню. Громовой Камень достал сигареты и закурил. От печки, углом вдававшейся в комнату, ощутимо тянуло теплом. За стенами домика вечерний шум, в общем-то, тот же, что и в стойбище. Голоса женщин, созывающие детей, изредка лай собак. Хлопнула наружная дверь, и весёлый голос Михаила возвестил о его прибытии. Громовой Камень невольно улыбнулся, услышав его.
— Ну, как ты, браток? — заглянул в комнату Михаил. — Давай, ужинать будем.
Ужинали на кухне, сидя за столом, ели с тарелок, и Росинка, вопреки обычаям сидела с ними. Хотя… он плохо знает, как с этим у семинолов. И еда русская — щи и прогретая на сковородке тушёнка.
Как положено, Громового Камня ни о чём не спрашивали, возведя этим в ранг гостя. Даже если бы выяснилось, что он из недружественного племени, это бы ничего не изменило. Гость неприкосновенен.
Ели молча. Еда — всегда серьёзное дело, а в голодный год… Поев, они с Михаилом ушли в комнату, предоставив Росинке самой управляться с посудой. Михаил зажёг лампу под потолком.
— Обещали и к нам линию протянуть, да какой-то дурак столбы на дрова попилил.
— Нашли?
Михаил покачал головой.
— Где там! Не будешь же по всем сараям шуровать. Теперь только через полгода, не раньше.
Они закурили, обменявшись сигаретами. Вошла Росинка, села с ногами на лежак за спиной мужа и занялась шитьём.
— Жить можно, — Михаил говорил теперь не спеша и только на шауни, разглядывая сигаретный дым. — Жить везде можно.
— Да, — кивнул Громовой Камень. — Может, этот год будет удачным.
— Старики говорят, что по приметам так выходит, а там, — он невесело усмехнулся как Гитчи-Маниту решит, так и будет.
Громовой Камень молча кивнул. Да, Гитчи-Маниту — Великий дух, он над всеми и всем. Его не умилостивишь жертвой, он всё решает сам.
Докурив, стали устраиваться на ночь. Громовому Камню постелили на том же, правом «гостевом» лежаке. За окном шумел ветер, взлаивали собаки, где-то очень далеко прошумела машина.
Громовой Камень заснул сразу, но и сквозь сон ощущал боль в натруженной ноге и дыхание людей на соседнем лежаке.
Утро было пасмурным, но тёплым. За завтраком Громовой Камень сказал, что у него дела в центре.
— По начальству поход, — понимающе кивнул Михаил. — Меня если не пошлют куда, к пяти буду.
Громовой Камень благодарно улыбнулся. Как гость он не обязан отчитываться, но и хозяева не обязаны под него подстраиваться. А так и ему удобно, и хозяевам необременительно.
И из дома они вышли вдвоём. Вернее, первым вышел Громовой Камень и закуривал на крыльце, чтобы не мешать Михаилу проститься с Росинкой и решить свои кое-какие проблемы.
— Тебе на Центральную? — вышел на крыльцо Михаил.
— Да.
— Пошли, браток.
Вместе они дошли до конца улицы. Михаила то и дело окликали знакомые. Практически все шли в том же направлении и, видимо, как догадывался Громовой камень, в то же место. Ну да, Михаил же так и говорил, что эта улица автокомбинатовская.
— Вот так, браток, держи по этой стороне, а там увидишь. До вечера.
— Спасибо, до вечера.
Прозвучало это уже в спину Михаила.
Странный всё-таки город — Эртиль. Тотемные столбы и знаки у домов, смешанная одежда и язык у прохожих, всадники и машины… всё здесь вперемешку. Так было, когда он учился. Правда, тогда он не видел, вернее, не понимал этой странности, думал, что так в городе и положено. Только наглядевшись на другие города, русские и с той стороны, целые и разбитые в щебёнку боями, понял. А сейчас… Эртиль остался собой, это он стал другим.
