приемов, одними руками, вверх и назад. Борьба с ним напоминала борьбу со стальной машиной, методичной, несколько однообразной в своих действиях, но неуязвимой и совершенно, совершенно неутомимой, не нуждающейся в передышке и не дающей ее.
А потом, мертвой хваткой захватив под мышку голову Гэндзабуро вместе с его правой рукой, натужно пропыхтел ему в ухо:
– Слышь, ты, – тебе со мной нипочем не сладить, понял? И сам я, понятное, дело, не лягу, потому что западло, только и тебя кидать не хочу, смекаешь?
– Почему это? – Прохрипел багровый от напряжения, полузадушенный Сато. – В чем деро?
– А, – сестра у тебя красивая, не хочу огорчать.
– Ладно. Только потом, без свидетерей, все равно доборемся.
– Договор?
– Договор.
И они, разжав свои слишком крепкие объятья, разошлись и пожали друг другу руки, тем самым выйдя из соревнований. Гэндзабуро, которому происшедшее доставило немалое удовольствие своей спонтанностью, – слегка поклонился, и Тышлер, после едва заметной заминки, ответил ему точно таким же поклоном.
Ничего. Семь схваток за день, хоть и не сказать, чтобы уж слишком тяжелых, – это все-таки многовато даже для него… Не то, что многовато, а в самый раз: хорошо разогретые мышцы зудели, не выдав всей той работы, на которую были способны и готовы. Если переусердствовать, так это завтра целый день плашмя проваляешься, а это ни к чему, потому как потешиться в рукопашной и в смешанной технике тоже хочется. Ничего. За годик он как раз наберет недостающую мышечную массу, и тогда можно будет всерьез побороться за абсолютное первенство. А Гэндзабуро, с которым он, занятый своими мыслями, шел рядом, вдруг сказал:
– Не сестра. Дочка мрадшего брата отца, здесь зивут. Как это? Кузина?
– Двоюродная, значит.
Новый знакомый говорил по-русски совершенно свободно, но "р" вместо "л" и подобные замены у него все-таки кое-когда проскакивали. Далеко не всегда.
– С тобой прохо бороться. Ты как У Ян. Тоже можешь пальцами клок кожи с мясом из живого тера вырвать, а?
– Дурацкое дело нехитро.
– Я так и думал. Но торько для нее все равно слиськом молодой. Не годишься.
– Так я пока и не собирался сватов засылать, – Николай пожал тяжелыми плечами, – либо еще какие клинья подбивать. Просто подумал вдруг, что расстроится, если тебя побороть.
– Не думаю, сьто так уз сильно. В каждой зеньсине есть много от… самки брагородного оленя. А она… оцень сильно женчина, поверь мне.
– Да. – Николай, по молодости лет, понял его по-своему. – На такую даже просто посмотреть – и то хорошо, понимаешь?
Сато ничего не ответил, глядя на него и покойно посвистывая носом.
– В другой раз у тебя не поручитца. Я понял. Ты – гридел, как я борюсь, а я за тобой – нет. Не приготовился.
– Я хитрый, – спокойно кивнул головой Тышлер, – а этот У Ян, – он кто?
– О, ницего обидного. Быр такой герой. Не японский, китайский герой. Давно. Больше двух тысяцей лет назад, эпоха Цинь. Носил на плецях городские ворота.
– Сказка.
– Я думаю, – покачал головой Гэндзабуро Сато, – сто не очень. Такая особенная история.
– А ты – здешний?
– Нет, – покачал головой Сато, – в гости приехар. К ним. А зиву – немножечко в Японии – немножечко в Хабаровске. Рядом. Сирьно хочу на Байкал пожить, но не поруцяется.
– Знаешь, что? – Николай тяжело глянул на него исподлобья. – Нет – и не надо. Нечего тебе там делать. Лучше держаться подальше от БЖЗ и ихних затей. Мы их, понятное дело, уважаем, но лучше тут как-нибудь без них, сами… сами. Говорят, что там слишком просто потерять себя. И это, наверное, правда.
– Мозет быть, – согласно кивнул головой японец, – но вот только как узнать, не попробовав?
– Пока мне хватает всего остального. Так что как-нибудь потом. Оставлю напоследок.
Встав лицом к лицу, они глянули друг другу в глаза, и очевидно, именно в этот самый миг родилось пока что смутное чувство, что они – не чужие друг другу. И, поколебавшись разве что только самую малость, с размаху ударили по рукам так, что ладони их лязгнули, как орудийный затвор.
Под синим небом сентября громадная, широко расплывшаяся масса народа гудела сдержанно, солидно и глухо, как работающая без перегруза очень мощная и очень хорошо сделанная машина: вроде гидротурбины или двигателя какой-нибудь "Куин Мэри", и многоголосое мычание, блеяние, ржание и отчаянный поросячий визг странным образом не нарушали этого впечатления. Мужики, отчаянно споря и торгуясь, меняли, продавали и покупали породистый скот, отчаянно божились, решительно разворачивались, чтобы уйти, и тут же поворачивали обратно. Все было, как всегда, но все-таки и по-новому: купив полюбившуюся скотину, как таковую, в качестве образца, очень часто брали десяток зародышей той же породы на криорежиме. А отчаянный торг в этот день был, скорее, данью традиции, потому что привезли действительно все самое лучшее, чтоб не стыдно было, чтоб потом помнили, какой человек продал, помнили – и поминали бы добром. А обмануть, надуть, наменять на грош пятаков, – это, понятно, святое дело, но как-нибудь потом. Не сегодня. Да и вообще, – дерьма не держим, плохо работать не умеем. Тут же садились обмывать покупку одним из бесчисленных марок продававшегося тут же вина или водки под образцы продукции, которая тоже жарилась, пеклась, тушилось и варилась на сотни манеров тут же. Исполинские пирамиды арбузов и дынь. Тыквы неописуемых размеров. Оглушительное разнообразие яблок, груш, персиков всевозможных сортов подавляло своим прямо-таки избыточным изобилием, – но это, понятно, привезли все-таки из каких-то мест поюжнее.
У молодежи был свой торг, свои споры, свое хвастовство. Тут обсуждали породы мотоциклов, сорта самолетов, линии "камбал" и тонкости композиции всего этого и многого, много другого. Доказывая свое – устраивали отчаянные гонки. Довольно открыто пили пиво, – привычное домашнее но все-таки больше заводское, толком не пробованное, – и, менее открыто, отборный самогон. Совсем уж став в кружок, иные хвастались даже и самодельной дурью. Не без того. Вовсе отчаянные, удалившись за невидимую
