Не показывая обиды, Тарх облизнул сухие губы и тихонечко отшел в сторонку — а наблюдающий за всей этой картиной Дмитрий мелкими глотками допил квас, чуть подумал, и протянул стаканчик своему стольнику , держащему на руках личный «царский» кувшинчик. Тут же получил потежелевший от янтарно–золотистого напитка стакан обратно, тряхнул немного растрепавшейся гривой волос и почти не повышая голоса позвал:
— Адашев.
Встал как вкопанный Федор Мстиславский, до этого шагавший вслед за тесной компанией Шуйских. Притормозил идущий рядом с ним княжич Старицкий, заинтересовался вдруг остатками недорубленного ивняка Семен Курбский…
— Пей.
Изрядно удивленный и обрадованный (до этого дня старший из царевичей сверстников предпочитал не замечать, глядя на них, как на пустое место), Тарх со всем почтением принял обычный деревянный стаканчик, одним махом выдул его содержимое и с низким поклоном вернул — свое место он знал очень четко.
— Благодарствую, Димитрий Иванович!..
Чуть улыбнувшись в ответ, наследник перебросил стаканчик в руки стольника, затем едва заметно кивнул на стоящих невдалеке от него княжат, буквально прожигающих завистливо–раздраженными взглядами юного Адашева.
— Терпение есть добродетель мудрых.
Опять тряхнул головой, убирая тяжелые пряди с лица, и зашагал к Теремному дворцу, сопровождаемый сразу двумя постельничими сторожами — а за его спиной озадаченный Тарх пытался сообразить, что именно ему сейчас сказали.
Дмитрий же шел и наслаждался теплым майским солнышком и легким ветерком, мечтая о хотя бы небольшом загаре. А заодно думал о родовитых детях, коих ему настойчиво подсовывали в качестве сотоварищей по занятиям и играм. Даже очень настойчиво, ибо думные бояре и князья заранее беспокоились о благополучии своих родов, разными путями (желающих–то было с превеликим избытком!) подводя старших сыновей поближе к наследнику престола московского. А младшеньких пристраивая в свиту уже к царевичу Ивану — мало ли как жизнь повернется? Опять же, чужаков да худородных всяких не допустить до власти, тоже не последнее дело. Места у подножия трона да на лавках боярской думы ой как мало, бывает и своим не хватает! Одна только проблема была у искушенных во всех и всяческих интригах придворных: старший из царевичей вел себя так, будто у него и вовсе никакой свиты не было. То, что не разговаривал с ними, еще ладно — всем известно, какой он молчун. Но ведь первенец царя даже и не улыбался в ответ на шутки и разную детскую кутерьму! Равнодушно отворачивался, когда ему предлагали позабавиться с луком, поиграть в бирюльки или там лапту . Не судил местнические споры среди ровесников… Да он вообще никак с ними не общался!..
«Представляю, какая волна пересудов и слухов пойдет после сегодняшнего. Как же, сам подозвал и угостил! Да и Адашева, поди, теперь не только от кувшина с квасом будут оттеснять — вообще все подходы ко мне перекроют, так сказать, во избежание».
На самом деле, огорчение высшей московской знати насчет того, что их детей не замечают, было не вполне справедливо. Давно уже и заметили, и оценили, и даже определили основные личностные черты, составляющие самую суть характера. Да что там, их уже даже поделили на две неравные части: в первую вошли все тот же Тарх, Петр Горбатый—Шуйский, Федор Мстиславский и Василий Скопин—Шуйский. Во вторую — сын будущего «побегушника» и предателя князя Андрея Курбского, и оба брата Шуйских. И совсем отдельно стоял троюродный брат княжич Старицкий, насчет которого были определенные сомнения…
— Димитрий Иванович!
На подходе к дворцовому крыльцу его окликнул окольничий и оружничий Салтыков.
— Прими небольшой дар, не побрезгуй.
Служка, выскользнувший из–за спины хранителя и распорядителя царской оружейной казны, с низким поклоном передал одному из постельничих сторожей звякнувший металлом сверток. Тот, в свою очередь, глянул на царевича, после разрешающего кивка в три движения раскидал в стороны грубую холстину и тут же чуть–чуть наклонился, демонстрируя наследнику перевязь, в кармашках–ножнах которой покоились девять одинаковых швырковых «рыбок» из полосатого дамаска. Вытянутые жала узких лезвий, короткие рукояти, обмотанные грубым витым кожаным шнурком, отличный баланс… Чем старше становился наследник, тем взрослее (и дороже) становились и его игрушки. Кстати, ценности им добавляло еще и то, что вручать подарок пришел лично оружничий — вместо того, чтобы прислать его (как заведено) с одним из своих людишек. Впрочем, никакой загадки этому и не было: окольничий, помимо всего прочего, был счастливым отцом сразу трех сыновей. И если его старшенький уже два года как ходил в рындах , а младшенький еще жил на женской половине дома, то средний сын как раз подходил по летам, чтобы дополнить собой свиту первенца великого государя. Ну или стать ближним подручником , начав службу при будущем царе с выполнения мелких поручений. Невелик труд — изредка стремя поддержать, выдрать из мешка с сеном меткие стрелы да вернуть их в колчан наследника, за чем иным сбегать… Да мало ли? Зато всегда на глазах, всегда при деле, а со временем, и рядом с троном.
— Благодарствую.
Мимолетно прикоснувшись к одному из ножей и обозначив тем самым, что подношение принято, Дмитрий кое–что вспомнил. Кое–что, о чем он давно уже подумывал, выгадывая удобный момент. Как раз вроде нынешнего! Уверенным движением руки забрав с пояса постельничего сторожа боевой нож (из–за чего тот едва заметно дернулся), он подошел к Салтыкову. Весьма разочарованный неподдельным равнодушием, с коим приняли его дар (между прочим, не только красивый, но еще и очень дорогой!), оружничий едва заметно насторожился, одновременно сделав немного вопросительное лицо.
— Нет ли у тебя похожего, но лучше?
Осторожно приняв небольшой клинок с едва заметно потертой рукоятью, придворный немного повертел его в руках, одновременно пытаясь понять, что именно от него желают услышать:
— Как не быть? Есть с золотым узорочьем на ножнах, с драгоценными каменьями на рукояти…
— Не то. Просто хороший нож.
— Найдется и такой, Димитрий Иванович.
Забрав клинок назад и неожиданно ловко перехватив его за лезвие, царевич немного отвел руку назад — и подоспевший дворцовый страж тут же бережно забрал свое оружие. А девятилетний мальчик немного наклонил голову, спокойно разглядывая взрослого и изрядно умудренного жизнью боярина, помолчал, а затем слегка отстраненно произнес:
— Я помню, как ты присягал мне на верность.
Салтыков поперхнулся воздухом, впадая в кратковременный ступор. Действительно, такая присяга имела место — восемь лет назад, когда Иоанн Васильевич тяжко занедужил. Так тяжко, что никто уже и не верил, что он оправится и встанет со смертного одра. Великий князь тогда потребовал от думских бояр и ближнего круга присяги своему шестимимесячному сыну. Многие отказались, еще большие было сомневающихся, а он и еще некоторые из Избранной рады беспрекословно прошли крестное целование на верность. А потом… Государь выздоровел, и сомневающиеся тут же передумали. Вот только уже было поздно: не стало меж ними и царем прежнего доверия, и милостивая царица–заступница Анастасия тоже перестала печаловаться об опальных боярах да князьях.
