Неужели повезло? Ну, сам посуди, Артур. Если бывают единичные случаи везения, то по некому очень редкому, но вполне реальному стечению обстоятельств эти единичные случаи везения могут выстроиться в цепочку для одного человека. Может, у меня именно это и произошло?
— Товарищ Пауэлл? — Встревожился усатый полковник, только что рассказывавший мне о чем-то. — Позовите доктора, товарищу плохо!..
— Я в порядке, просто… Вы меня ошеломили новостью о моем награждении столь высокой наградой, товарищ полковник. — Усатый добродушно улыбнулся и похлопал меня по здоровому плечу.
— Вы, товарищ первый лейтенант, заслужили эту награду. — И смотрит на меня точно так же, как американский делегат, что подбивал меня вступить в рейнджеры. Ох, не нравится мне все это, не нравится. Скрыта тут тайна, юный падаван…
Вскоре и эти собеседники ушли. Укутавшись в одеяло, я приступил к размышлениям, но долго не продержался и уснул.
Потом наступило затишье. Мои соседи по палате выписались и, пожелав мне успехов в выздоровлении и будущей работе, уехали на родину. Никого ко мне подселять не стали. Вечерами даже поговорить было не с кем. Дни шли один за другим, и я довольно быстро поправлялся.
Дабы не умереть со скуки временами я стал выбираться во двор перед госпиталем и там общался с другими ранеными. По крупице собирал информацию о местных реалиях, но этого было критически недостаточно. По историческим фактам развития дружбы СССР и США этого мира ничего толкового нарыть не удалось, либо люди не хотели выходить на эту тему, либо просто не знали. А я так надеялся за отстраненной беседой медленно переложить русло разговора на размышления о политике, истории и современных делах, как это обычно делалось в будущем. Тут же сей фокус трижды не прокатил, и дабы не палиться своей надоедливостью в этих темах, я свернул все попытки разведать реальность.
В основном народ говорил о войне, что, где и как происходит на фронте. Вести с фронта были в общей массе хорошими, силам фашистской коалиции позволили втянуться на советскую землю до линии укрепрайонов на старой границе и дали по зубам, так что, похоже, сбили с врагов весь азарт быстрой войны. Еще из газет и сводок по радио я узнал, что никакой Брестской Крепости в нашем, привычном понимании здесь никогда не будет. Все силы, что были в крепости, еще до войны вывели на свои позиции вне стен, якобы на очередные учения, и сейчас после успешной операции по прикрытию эвакуации мирных жителей из города Брест отступают к старой границе. Да, не будет после войны фильмов о погибающих, но не сдающихся героях — защитниках старой крепости. Хотя, может, снимут фильм о храбром мне. Смешно и страшно.
Почему я так много боюсь? Наверное, потому что нахожусь в постоянном состоянии опасности. С любой стороны — опасность. Скрываться под личиной Пауэлла — спасение, но при этом оно однобокое. Мне нельзя ехать в Америку, там я быстро всплыву брюхом кверху. Значит, я должен оставаться здесь, на фронте, а это тоже опасность — смерть здесь ходит в одном строю с солдатами и часто зазывает их к себе в компанию. Я рискую провалить свою маскировку и оказаться в лапах спецслужб. Законопатят меня в самую глубокую дыру с мягкими стенами и начнут сначала информацию о будущем из меня качать, а потом, опустошив мозг, вскроют тело на операционном столе ради эксперимента.
Нет! Не хочу так. Значит, нет у меня иного выбора кроме пути на фронт.
За пару дней до моей выписки из госпиталя в палату пришел американский сержант с большим бумажным свертком в руках и парой армейских ботов с высокой шнуровкой. Он положил сверток на стул возле моей койки и с легкой улыбкой обратился ко мне.
— Одевайтесь, сэр.
— Зачем? Меня должны выписать через два дня. — Страх ударил в мозг раньше логических ответов.
— Вам нужно сделать новую фотографию на документы, — удивился парень. Фотографию? Ну ладно, поверим на слово.
— Сейчас я оденусь. Подождите в коридоре, сержант. — Не то что бы я стеснялся, но пялящегося на меня незнакомого человека я просто побоялся. Быстро вскрыл сверток и ахнул. Повседневная форма оливкового цвета пришлась мне в самую пору. Удобная, новенькая, мне кажется даже лучше моей прежней… Ох, блин… Моя прежняя форма была сшита из материалов, которых в это время еще даже и в помине не было. Конечно, это отрицательно сказывалось на аутентичности, но купить комплект формы из соответствующих историческим реалиям материалов мне тогда не позволял размер личного капитала. Все же, как хорошо, что у меня в карманах на момент попадания сюда не было вообще ничего, не люблю я носить в моей дорогой, 'парадной' форме лишнее барахло. И бирок на одежде не было, это тоже плюс. Да, попав сюда, я очень удачно обчистил погибшего Пауэлла и набил карманы мелочью, присущей этому времени. Это делает мне большую услугу. Но теперь вообще это не важно. Та форма была в катастрофическом состоянии и ее уничтожили, и горевать о ней не стоит. Будем верить в удачу.
На погонах новой куртки ярко блестели серебряные шпалы, на рукаве нашивка — синий ромб в золотом канте с вышитым золотыми буквами словом 'Rangers'.
Красота-а-а… Она в сотню раз круче моей клубной формы, и в тысячу раз круче той, что была у меня в армии… Черт, я ведь уже не сержант, я целый первый лейтенант! Привыкай…
Долго смаковать обновку не стал, быстро обулся и вышел в коридор. Сержант стоял рядом с дверью и при моем появлении опять заулыбался подобно Моне Лизе, чем вызвал подозрения в отношении его ориентации.
— Ведите, сержант.
Через пять минут я уже успел сфотографироваться на документы и нашлепать в моем новом офицерском АйДи отпечатков. Когда мне сказали, что старый документ очень сильно поврежден осколками и надо делать новый, я испугался, вспомнив именно об отпечатках. Меня ведь раскроют! Сравнят отпечатки в личном деле и на документах и ВСЕ! А сравнят ли? Мое личное дело далеко за океаном, все считают, что именно я и есть Майкл Пауэлл. Сейчас просто проставлю отпечатки, потом, может, до конца войны удастся не отсвечивать лишний раз и сравнивать мои отпечатки будет незачем. Успокоив себя этими размышлениями, выполнил требуемые операции и быстро смылся под предлогом плохого самочувствия к себе в палату.
Той ночью уснуть не получилось, все казалось, что вот-вот двери распахнутся, войдут сотрудники НКВД, а может ФБР, и поеду я на заднем сидении 'воронка' на печальную Лубянку или в аналогичное место только для американцев.
Никто не пришел…
Через два дня, когда на календаре показался листок — 13 июля. Повеяло приближающейся свободой от бесконечных процедур, перевязок и обходов докторов. Быть гражданином иностранного государства — это вам не шуточки, тут внимание особое. Да чего я вру-то? Перевязки для меня закончились четыре дня тому назад, а процедуры уже два дня не посещал, и никто меня туда не гнал. А внимание еще никого не убило. Ну, кроме разведчиков… Я уж неведомо как, но до сего момента не вызвал ни у кого подозрений, поэтому вновь ощущал себя нормальным человеком в нормальном обществе. Единственное что меня удивляло так это быстрота моего выздоровления — три недели и здоров. Нигде ничего не болит. Даже самые серьезные повреждения — переломы ребер и пулевые ранения зажили быстро и чисто. Что же, будем считать, дальше мне будет везти как и прежде.
