— Et sic est veritas![18] — осторожно согласился Пессимий.
Человек в плаще прокашлялся и со старчески брюзгливым выражением обратился к хозяйке паланкина:
— Да распни ты этого левого переднего, в самом деле! Он тебя так в кювет опрокинет когда-нибудь!
* * *
Блоки визжали, крюки коптилен скрипели, покачиваясь на почерневших от времени и дыма хомутах, петли издавали странные, томные попискивания, как будто где-то в закоулках рыбного рынка занималась любовью армия крыс. И всюду аромат свежей рыбы сливался с вонью от выгребных ям, где лежала рыба, не проданная вчера. Каждый вечер ее вывозили, но запаха все равно хватало.
Андрей с куда большим удовольствием оставался бы на рынке скотном, где бодрила только привычная атмосфера, нечто среднее между цирком, коровником и общественной уборной, но там карьера не сложилась. При виде рослого северянина, помогающего безъязыкому и безухому гнать отару по узкой улочке, смуглолицый перс воскликнул что-то совсем уже без латинских корней. Лейтенант ФСБ и не пытался угадывать отзвуки заученных на римском праве пословиц, уловив общую интонацию: «А это еще кто такой, кто это тут примазывается к моему овцеводческо-торговому бизнесу, молодой да ранний, в натуре не понял, где мой ухоотсекательный инвентарь?»
Ловко избегнув зуботычины, доставшейся на долю погонщика овец, Андрей покинул сектор торговых кварталов, где пахло навозом, и последовательно переместился сперва на уютное керамическое подворье, где шепнул двум седобородым иудеям: «Давай помогу, ребята» и чересчур сильным рывком перевернул лоток с расписными плошками. Затем сотрудник российской спецслужбы с большой скоростью переместился в обнесенный мрачным двухметровым частоколом двор с плотно утоптанной землей, где было полно вооруженных стражников, и не сразу понял, что продают тут.
И, только вежливо обратившись к страхолюдному асфальтово-черному негру с цепью на шее да внезапно обнаружив у него на груди табличку с ценой, Теменев вспомнил, что находится в рабовладельческой общественной формации. Попрощался кивком головы и вышел, поскольку с трудом себе представлял, нужны ли на невольничьем рынке подсобные рабочие, да и ближайший легионер стал нехорошо приглядываться к нему, как к упавшему с прилавка товару.
Поэтому остался только рыбный рынок, где Андрею удалось-таки ухватить рукоятку какого-то ворота и двинуться по кругу, подбодрясь приветственным окликом, носившим эмоциональную окраску: «Пришел наконец-то, лодырь несчастный, давай-давай, не задерживай, давай!»
Примерно до полудня Андрей вращал горизонтально насаженное на невидимую, но отменно скрипучую втулку колесо, уповая на то, что каждый его шаг укладывается в какую-то местную платежную ведомость и что платят тут поденно, а не пятого и двадцать пятого числа. Впереди, согнувшись, шагал смуглый старикан с острыми лопатками, проступавшими под натянутой кожей при каждом шаге, при каждом приступе туберкулезного кашля. Сзади плелся подросток непонятной расы, поминутно косящий глазами и норовящий выпустить из рук рукоятку ворота, после чего откуда-то доносился посвист веревочной плети.
Андрея не били, должно быть, потому, что доставшаяся работа казалась не столько трудной, сколько нудной. «И что ж они все тут хилые такие?» — удивлялся Теменев, ненароком оглядывая окружающую его кипучую жизнь (он ни на секунду не забывал о необходимости ориентировки на месте). Рынок вовсе не поражал воображение, оставаясь, судя по всему, самым неизменным признаком цивилизации на протяжении двух тысяч лет до и уж точно после текущего момента. Если не замечать обилия даров моря и легкости одежды на окружающих, можно было бы забыть, где находишься. Вправо и влево тянулись, перекрещиваясь под относительно прямыми углами, торговые ряды: поплоше — подстилки на земле, и непривилегированнее — шаткие лоточки с дерюжными крышами от солнца. В толчее протискивались толстухи с корзинами и заморенные горбатые старички с тележками, а всюду, куда не ступали их измазанные в пыли ноги, была рыба.
Блестящая, серебристая, снулая и бьющаяся, топорщащая красные жабры и беззвучно разевающая рот. Плоские, как тарелки, камбалы, и узкие, как ножи, угри, сосредоточенные осьминоги, перебирающие бородавчатыми щупальцами, и легкомысленные креветки, вареные, посоленные, сушеные, вяленые, выполняющие здесь роль подсолнечных семечек — вся земля была усыпана высохшими невесомыми розовыми шкурками. Гомон, скандальный бабий гвалт и жлобский мужичий ор носились над толпой, где-то кто-то кого-то бил, и туда, придерживая рукоятку меча у пояса, поспешал сияющий шлемом на солнце блюститель, а продавцы, пользуясь этим, украдкой плескали целые ведра солоноватой воды на уже подернувшуюся тоскливым запашком рыбу на прилавке, чтобы она, очухавшись, вновь открыла рот и закопошилась, выглядя более свежей, чем есть на самом деле.
К полудню солнце долбануло сверху прямой наводкой, и все, как по команде, выпустили рукоятки ворота и сели в пыль спиной к нему, желая поймать хоть минимальную тень себе на раскаленный затылок. Откуда-то появились и пошли по рукам ромбовидные лепешки, судя по всему, просяные, напоминающие внешним видом «корж молочный 16 копеек» из школьного детства, а вкусом — пригоревшую к сковородке корочку каши оттуда же.
«Негусто», — подумал Андрей, борясь с желанием отложить про запас для двоих, ищущих сейчас ему работу, и заставил себя съесть все до конца. «Украду, что повкуснее», — подумал служитель российской Фемиды, чувствуя все меньшее уважение к Фемиде натуральной, античной. Появилась чаша без ручки. Андрей сначала передал ее дальше, поглядел, что с ней надо делать. Оказалось, пить. Теменев отхлебнул недобродившую сладковатую брагу и с внезапным приступом ностальгии представил логотип «Балтики».
А тут еще эти двое. Они подходили поглазеть на Андрея и раньше.
Переговаривались, хмыкали, тыкали друг друга кулаками в бока, прикрытые кожаными куртками медными пластинами. Сперва он принял их за легионеров, но потом разглядел глаза: маленькие, наглые, заплывшие на нетолстых вроде бы лицах, они воплощали безделие и вседозволенность. Два смуглых и, по местным меркам, здоровенных, чуть пониже Андрея, парня шатались по базару, периодически ни с того ни с сего влепляя зуботычину какому-нибудь узкоглазому или, наоборот, светловолосому торгашу. А тот не только не возмущался и не выказывал огорчения, а принимал приветливо-виноватый вид и предлагал угоститься печеным трепангом в рисовой лепешке или лапкой морской собаки. Если продукция не была готова для немедленного употребления, то парни в шлемах отходили от прилавка, пробуя на зуб блестящий кругляшок монеты.
Частная охранная фирма, понял Андрей, вернее, с поправками на местность, отпущенные на заработки стражники с виллы какого-нибудь консула или, скажем, самооборонное ополчение славных свободных горожан квартала за улицей Кривоногой Козы. На подобных пареньков он нагляделся еще в Питере. Ни рыба ни мясо, но по запаху чаще все-таки рыба, они сторожили вещевые барахолки, совращали пэтэушниц в вестибюлях охраняемых колледжей и, ненароком выставляя вперед рукав серой милицейской формы, но пряча шеврон на другом рукаве, где значилась какая-нибудь «фирма „Пантера”», буянили в кафе и электричках, всем своим видом намекая на возможность применения табельного оружия. Правда, там волосы у них были посветлее, а у тех, кто угодливо улыбался им из-за прилавков, — наоборот, но усмотреть в этом принципиальную разницу смог бы разве что Анатолий Белаш.
— Здоровый, — кивнул один из стражников другому на Андрея, который, привалившись спиной к нагретым доскам, честно пытался сделать второй глоток пива с коржиками. — Во как вымахал.
— Они там, на севере, по снегу ходят, снегом закусывают, — пояснил второй, морщась от головной боли и скверного настроения. — И пятки у них белые, и внутри все белые, как треска соленая.
— Ты на старика-то рядом погляди. — На секунду в голосе частного охранника мелькнуло сочувствие. — Ведь еле дышит, доходяга, полдня мотался по солнцу. А этому хоть бы что, только пивко, свинья, попивает.
Андрею, наконец, пришлось признать, что разговор идет о нем, и скиталец во времени поднял глаза. Охранники высились перед ним, отражая солнечный блеск полированными наколенниками с вычеканенными козьими копытами.
— Глядит, ты посмотри на него, глядит еще. Как собака, точно! Понимать-то понимает, а… Не, ты погляди, ему еще не нравится чего-то… Ну что, орясина? Может, скажешь чего умного? Чего вам там у себя не сидится? Что вы сюда прете-то, на рынке грязь месить? Неужели там у вас, на Кавказе вашем, до того хреново?
Это было самое северное из географических названий, усвоенных стражником в результате регулярного посещения по выходным общественно доступного Форума.
