В Старом городе никакой сонной тишины. Во всех садах, огородах, дворах кипит работа. Весенняя страда. День упустишь — за год не наверстаешь. Андрей с жадным интересом вертел головой, разглядывая, удивляясь и восхищаясь.
И в Колькином дворе было шумно. Колька в одной тельняшке разбирал груду досок и бруса, горланил пёстрый петух, путался в ногах Колобок.
— О! — восхитился Колька, увидев Эркина и Андрея. — В самый раз, братишки!
— Главное — к жратве не опоздать, — засмеялся Андрей. — А остальное само приложится. Ну, где тут куриный дворец?
Рассмеялась и вышедшая на крыльцо Эсфирь.
— Во, мама Фира, — радостно заорал Колька. — Какой брат у Мороза.
— Честь имею представиться, — тряхнул шевелюрой Андрей. — Андрей Мороз собственной персоной. Улыбнулся и Эркин своей «настоящей» улыбкой, но спросил нарочито строго:
— Мы дело делать будем?
— А куда ж мы денемся?! — хохотнул Андрей.
И Эркин, сразу вспомнив привычку Андрея работать под трёп, счастливо засмеялся.
Женя быстро убрала на кухне, заглянула в комнату Андрея — полный порядок, в спальню — ну, Эркин, как всегда, всё успел.
— Алиса, одевайся.
А к осени Алиска, похоже, вырастет из матроски, для школы надо будет купить что-нибудь попрактичнее, или форма будет? Там, в её школе-пансионе, была форма. И не сказать, чтобы удобная и красивая, но обязательная, это в колледже уже кто в чём, а здесь… это надо будет уточнить. Сегодня совсем тепло и сухо, так что можно без ботиков, а беретик… нет, беретик для комплекта.
— Алиса, альбом и краски взяла? Карандаши?
— Ну, мам, вот же, я ещё вчера всё сложила.
Женя уложила Алискино хозяйство в сумку, проверила свою сумочку. Ключи, деньги — всё на месте.
— Алиса, пошли.
На улице светило солнце и было так тепло, что Женя расстегнула плащ. Алиса шла рядом, и сама гордо несла сумку с набором для рисования. Догнали Зину с Димом и Катей. И, как обычно, дети пошли впереди, а мамы сзади. Тем более, что Зине надо было поделиться с Женей потрясающей новостью. Вчера она опять была у врача, всё хорошо, всё слава богу, а новость в том, что в Культурном Центре новые курсы, для будущих мам, и не по желанию туда, а по направлению врача, и ходить надо обязательно.
— Это же очень хорошо, — авторитетно заявила Женя.
— Думаешь? — засомневалась Зина. — Всё ж-таки раньше-то без этого обходились, и рожали, и выращивали.
— Ну, так мало ли что раньше было и чего не было.
— А ты ходила, когда Алиску носила?
— Нет, — Женя сразу и вздохнула, и улыбнулась. — Но я ещё раньше, в колледже, прошла такой курс.
— Ну да, ну да, — закивала Зина. — Конечно, раз надо, так, значит, и надо.
Помолчав, заговорили о школе. Дима тоже записали в новую школу.
— На три языка, — и, как всегда говоря о Тиме, Зина торжественно вздохнула. — Мой так и сказал, что знания лишними не бывают.
— Да, — с жаром согласилась Женя. — И ещё один язык — всегда хорошо.
— Свою-то тоже в тот класс записала?
— Ну да.
— Я вот думаю только, — Зина вздохнула уже не гордо, а озабоченно, — не тяжело будет? Головка-то маленькая.
Дим сердито обернулся на эти слова, но промолчал.
— Да не думаю, — улыбнулась Женя. — Два языка они уже учат, и ничего.
— Говорят, этот, как его…
— Шауни, — подсказала Женя.
— Ну да, — кивнула Зина. — Трудный он, говорят, ну, ни что не похожий.
— Всё трудно, когда не знаешь.
— И то, — согласилась Зина.
О том, что шауни — дикарский язык и на хрена такое дикарство — об этом она тоже уже много слышала и даже внутренне была согласна — Зина благоразумно промолчала: Мороз-то индей, понятно, что жена со всем индейским согласная. И ещё ей хотелось расспросить Женю о её девере, что из мёртвых воскрес, но они уже пришли.
Поднимаясь по широким пологим ступеням главного входа, они обогнали черноволосого парня в военной форме без погон. Он шёл медленно, опираясь на резную палку. Дим уважительно оглянулся на позвякивание его медалей.
Отправив детей в класс, Женя и Зина разошлись. Зина пошла на свои курсы — ну, так удачно, что то же время, что и у детей, не надо дважды ходить. А Женя побежала на почту. Там никто не помешает.
Работа шла весело. Очень легко Андрей занял ведущее место, покрикивая на Кольку и Эркина. Но, как и раньше, у него это получалось так весело и необидно, а сам он настолько явно знал своё дело, что работа спорилась и взрывы хохота не мешали стуку молотков и визгу пилы. Колобка мама Фира забрала, чтоб не лез под руки, и солёные шутки Андрея заставляли Кольку приседать и корчиться от смеха.
— Ну, — Колька вытер слёзы и взял молоток. — Ну, ты даёшь, братишка.
— Я ещё и не то могу, — многообещающе сказал Андрей. — Давай, Эркин, не до вечера же колупаться, курочки же бездомные, петух обижается.
— Не смеши, — попросил Эркин, подавая ему сбитый щит. — Дыхалка же сбивается.
И когда мама Фира пришла звать их обедать, доделать оставалось сущие пустяки.
— Пожрать — это всегда хорошо, — Андрей ударом молотка вогнал доску в паз и спрыгнул вниз. — Ну вот, после обеда покроем и пусть себе кудахчут.
— Когда с яйцом, то квохчут, — поправил его Колька, помогая собрать инструмент в ящик.
— Скажи, какие тонкости! — восхитился Андрей.
За работой так разогрелись, что остались в одних рубашках. Но рукавов Андрей по старой привычке не закатал и, умываясь, только манжеты расстегнул.
Сели за стол, и мама Фира разложила по тарелкам винегрет и селёдку. Колька разлил по стопкам водку.
— Ну, за здоровье и за удачу.
— Чтоб всем всего и побольше, — тряхнул шевелюрой Андрей.
— И сразу, — добавил Эркин, — чокаясь с Андреем и Колькой.
Стопка маленькая — на один глоток, и Эркин выпил спокойно.
После селёдки ели борщ, макароны с мясом и пили компот из сухофруктов. Андрей шумно и весело восторгался каждым блюдом. Колька сиял так, будто сам готовил. Но объяснилось это в конце обеда. Когда вставали из-за стола, Колька сказал:
— Ну, спасибо, мама Фира, по-флотски накормила.
— Это как? — спросил, выходя во двор, Андрей.
— Ну, — стал объяснять Колька. — На флоте, ну, на кораблях такое. Борщ, макароны с мусором, ну, мясным фаршем, и компот. Вкуснота.
— Точно, — серьёзно кивнул Эркин. — Ты как, Андрей? Работать можешь? Или полежишь, отдохнёшь?
— Во! — восхитился Андрей. — Вот брат у меня. Другой такой язвы не найдёшь.
— Ну, до тебя мне далеко, — рассмеялся Эркин.
Колька с удовольствием заржал.
Работы и впрямь оставалось немного. И солнце стояло ещё высоко, когда Андрей с шиком заорал:
— Принимай работу, хозяйка!
А Колька залихватски свистнул. Колобок, как из-под земли выкатившийся им под ноги, попытался тоже свистнуть, но у него даже шипения не получилось. От обиды он чуть не заплакал, но тут его сгрёб в охапку Андрей и стал показывать столицу, подбрасывая в воздух. Колобок упоённо визжал. Ещё Андрею хотелось посмотреть, как у кур новоселье пройдёт, оценят ли они, что всё по науке сделано, по затрёпанной, многократно подклеенной книге «Птицеводство». Но Эсфирь позвала их пить чай.
— Обойдутся без тебя куры, — шлёпнул его по спине Колька. — Им петух всё разобъяснит.
Снова умылись, отмыли уже основательно руки и… и Андрей опять всё перекрутил. Чтоб пить чай не на кухне, а в горнице. Долго ли стол перетащить? Да им, троим, тут и плюнуть некогда. Сразу сообразив, зачем он это затеял, Эркин досадливо прикусил губу. Какой же он в самом деле… чурбан бесчувственный. Ведь понимал, что все эти «я подремлю»… «идите ешьте…» — это всё, чтоб им не мешать, а Андрей и понял, и вон, придумал, чтоб и Семён с ними со всеми чаю попил.
И пили чай долго, с шутками и смехом, с хозяйственными разговорами. И Андрей вёл разговор так, чтоб всем было хорошо. А потом стол утащили обратно в кухню и сидели уже просто так. И опять Эркин играл на гитаре и пел. И один, и на два голоса с Андреем, и Кольке подыгрывал, когда тот пел свои флотские песни.
И ушли уже в темноте.
И всё наоборот. В Старом городе усталая тишина, а за путями праздничный шум субботнего вечера.
— А здоровско ты играешь.
— Знаешь, — счастливо улыбался Эркин, — я же пять, нет, шесть лет гитары не держал, думал, забыл всё, и руки не те. Сам удивился, что получается. И что раньше играл, помню, и новое подбираю.
Андрей кивнул.
— Да, если что знал или умел, то уж не забывается.
Эркин быстро искоса посмотрел на него и отвёл глаза. Андрей словно не заметил этого и продолжил:
— Знаешь, я о шмотье, ну, вот нисколечки не жалею и не жалел, а за инструмент психовал. И ножи жалко. И призовой, и расхожий. А твой? Цел?
Эркин вздохнул.
