Кравченко подмигнул Бокию и мягко обратился ко всё ещё бледному Дзержинскому:
– Дозвольте, Феликс Эдмундович, я с этими упырями сам побеседую.
Дзержинский кивнул и полез в вагон.
Кравченко прохаживался вдоль унылого строя.
– Что, братцы, – крикнул он. – Не желаете постоять за матушку Россию?
– Сам стой! – крикнул кто-то. И понеслось: – Надоело вшей в окопах кормить! – Ты с наше повоюй! За кого кровь проливаем?
Кравченко поднял обе руки, призывая к тишине.
– То, что вы кричите, верно, – сказал он, – но ведь это уже в прошлом. Сейчас вас никто даром не обижает, даже в атаку больше не гонят. Об одном просят: потерпеть чуток, пока новая власть с немцем замирится.
– Не хотим ждать! В окопах всё одно не жизнь!
Кравченко вытянул обе руки в стороны.
– Кто согласен с предыдущим оратором, становись по левую руку. Кто готов вернуться в окопы становись по правую!
Согласных воевать оказалось немало, но всё же меньше, чем несогласных. Кравченко обратился к одному из командиров, указывая на согласных: – Уводи, накорми и верни оружие. – Потом весело посмотрел на несогласных. – А вас, ребята, я от дальнейшей службы в строю освобождаю! – Послушав недоумённо-радостный гвалт, крикнул: – Погодите радоваться. Не всё для вас, ребята, так весело. От строя я вас освободил, но не от армии. И будете вы теперь работать в инженерных войсках: копать, строить, наводить переправы. За паёк будете работать, правда, за меньший, чем у тех, кто в окопах. Но так и лопата полегче винтовки!
Строй угрюмо внимал его словам. Потом кто-то крикнул:
– А если работать не будем, расстреляете?
– Зачем? – удивился Кравченко. – На всё есть закон. Расстрел – исключительно за измену. За дезертирство и трусость – каторга. За отказ от работы наказания нет. Можете не работать – сидите, лодырничайте. Только помните: кто не работает, тот не ест. Про паёк тогда тоже забудьте!
«Товарищ» возвращался в Петроград. Подсев к Кравченко Дзержинский с чувством произнёс:
– Спасибо, Иван, никогда этого не забуду!
– Вы, Феликс Эдмундович, лучше про станцию «Узловая» не забывайте, – улыбаясь, произнёс Кравченко – Завяжите себе этот узелок на крепкую память!
Когда Ерандаков закончил, Колчак задумчиво покачал головой:
– Неплохой план, только трудноосуществимый. Кто так хорошо сумеет задурить немцам головы?
– Первый красногвардейский полк морской пехоты, – доложил полковник. – Он сейчас, должно быть, уже высадился на острове Эзель.
Полк морской пехоты, где комиссаром был бывший матрос с «Авроры» Кошкин, действительно высадился в районе Аренсбурга и принялся методично зачищать остров Эзель от анархистского отребья, начав со стратегически важных батарей на мысе Церель. Схема подавления бунта была та же, что и в других местах: оказал вооружённое сопротивление – получи пулю; согласился вернуться к месту службы – флаг тебе в руки. Не хочешь служить? Тогда лопату в руки и вперёд, зарабатывай паёк!
К прибытию «Авроры» весь остров был под контролем морпехов. Большая часть десанта осталась на острове, а остальные были отправлены на другие острова с той же миссией.
Колчак подивился тому, как споро управились морпехи с неуправляемым, казалось, сбродом, отделили зёрна от плевел и вернули в строй половину личного состава. Теперь на островах хватало и войск, и строительных рабочих, это при том, что к началу операции «Контр Страйк» ожидалось прибытие ещё одного полка морской пехоты. Обо всём этом адмирал с удовольствием доложил Брусилову, особо подчеркнув решающую роль в подавлении бунта отрядов Красной Гвардии.
Главнокомандующий был вполне доволен. Благодаря выдержке и изобретательности красногвардейских командиров, бунт удалось подавить, не дав заразе перекинуться на другие части. И, что важно: сделано это при минимальных потерях с обеих сторон.
– Оставайтесь, Николай Николаевич в Ставке, для моего спокойствия, – сказал Брусилов Духонину, а я отправлюсь в столицу, доложу председателю правительства, что армия и флот приведены к повиновению.
– У меня нет к вам недоверия, но порой мне бывает так трудно вас понять, Михаил Макарович.
Ленин глядел на меня со своим знаменитым прищуром. Я изобразил нечто среднее между недоумением, сожалением, желанием объясниться, ещё чёрт знает чем.
– Если я вас правильно понял, Владимир Ильич, вы не хотите и мысли допустить о возможности отъезда Романовых за границу?
– Романовы преступники и должны предстать перед народным судом! – отчеканил Ленин.
– Даже при том, что главный обвиняемый уже мёртв? – уточнил я.
Ленин поморщился.
– Какая разница? Смерть царя не снимает обвинений с остальных Романовых.
Я хотел начать следующую фразу словами «как сказать…», но передумал.
– Хорошо, Владимир Ильич, допустим, вы правы. Но ответьте мне тогда, что это будет за суд? Толпа на площади, которая приговорит, а потом разорвёт родственников царя на части? – Ленин насупленно молчал. – Нет? Тогда, может, Якобинский суд с его единственным приговором: смерть? Тоже нет? Значит, цивилизованный суд с прокурорами, адвокатами, присяжными; с толпой журналистов наших и иностранных? А вы не опасаетесь, Владимир Ильич, что такой суд Романовых, как бы это помягче выразиться, не так осудит? А такой исход дела, согласитесь, весьма даже вероятен. Это вам надо? И это нет? Тогда остаётся одно: разослать Романовых по весям России-матушки, где местные товарищи осудят их судом тайным и придушат шарфами, или расстреляют в подвалах, или побросают живыми в шахту – кому что понравится!
– Прекратите ёрничать, Жехорский! – не выдержал Ленин. – По-вашему, лучше отпустить их вот так, без покаяния?
– Для международного престижа новой власти, безусловно, лучше, – кивнул я. – Только почему без покаяния и почему всех?
В полных неприятия Ленинских глазах зажёгся интерес. Ободрённый, я продолжил:
– Во-первых, покаяние: официальное и публичное. Во-вторых, служение кого-то из Романовых народу, в искупление грехов, здесь, в России. В-третьих, никакой антиправительственной деятельности других Романовых там, за рубежами Отечества.
– Интересно, как вы собираетесь этого добиться? – спросил Ленин.
– Исключительно методом убеждения, – тонко улыбнулся я. – Как скажет несколько позже один очень нехороший человек: «Я сделаю ему (в нашем случае одному из Романовых) предложение, от которого он не сможет отказаться».
Лицо Ленина стало задумчивым.
– Скажите, Михаил Макарович, – спросил он, – через сто лет все будут такими циниками?
Я пожал плечами.
– Цинизм индивидуума прямо пропорционален идиотизму властей.
– Сами придумали? – спросил Ленин.
– Не знаю. Боюсь, что да, – честно ответил я.
– Ну, хорошо! – Ленин прихлопнул ладонями по подлокотникам кресла. – Всё это надо хорошенько взвесить и обсудить, но я начинаю склоняться к мысли, что нам это подойдёт. Скажите, кого вы выбрали в качестве жертвы?
– Михаила Александровича Романова, – чётко ответил я.
– Так я и думал! – воскликнул Ленин. – Ещё один вопрос: как бывший Великий князь сможет послужить народу?
– Это обсуждаемо, Владимир Ильич. Например, он может занять ответственный пост в министерстве иностранных дел. К тому же, я думаю, он мог бы возглавить какую-нибудь партию, лучше вновь созданную.
– Это ещё зачем? – удивился Ленин.
– Чтобы внести раскол в ряды наших противников, – ответил я.
Дар убеждать у Ленина был много выше, чем у меня, потому вскоре я получил добро на улаживание великокняжеских дел.
Убедить Великого князя принести себя в жертву ради спасения жизни остальных членов семьи оказалось много легче, чем я себе это предполагал. Видимо жертвенность была у него в крови. Разумеется, слово «жертва» в разговоре не присутствовало, – я хоть и циник, но не садист же – просто в конце беседы Михаил Александрович выглядел так, словно взошёл на эшафот.
19 сентября 1917 года в Петропавловском соборе, что расположен на территории одноимённой крепости, в присутствии Местоблюстителя Патриаршего Престола, представителей властей (в том числе военного и морского министров), представителей большинства политических партий, в присутствии прессы – куда же без неё? – Великий князь Михаил Александрович от имени Дома Романовых говорил Покаянное Слово. Не буду приводить речь полностью, – да и не помню я её, честно говоря, целиком – ограничусь наиболее важными, с моей точки зрения, высказываниями.
«… за то что, будучи наделёнными верховной властью, не смогли уберечь народ наш от бед многих, исходящих как со стороны врагов Державы нашей, так и стороны отдельных подданных наших, коих наделили мы незаслуженной властью…»
«… будучи последним из рода Романовых, кто был законным наследником Престола Российского, от себя и от всех Романовых, как ныне живущих, так и будущих, перед лицом Бога и Народа нашего, подтверждаю отречение наше и отказ от всех прав на Престол Российский на веки вечные…»
