всё, до последней буковки.
Мишаня горестно вздохнул.
Я пытался застегнуть пуговицы пиджака. Смутно вспомнилось, что в последний раз я надевал костюм в мае — на экзамены. А теперь полы пиджака едва сходились и смешно топорщились на груди.
Похоже, экспедиционная практика давала о себе знать. За лето я раздался в плечах, и костюм был мне откровенно мал.
— Мишаня, одолжи костюм! — попросил я друга.
— А тебе зачем? — спросил Мишаня.
— Надо со Светкиными родителями поговорить, — вздохнул я. — Они Светке какого-то жениха нашли. Хочу отговорить их от этой затеи.
— У вас со Светой серьёзно, что ли? — удивился Мишаня.
Я пожал плечами.
— Пока не знаю. Такие вещи сходу не решаются. Но замуж за этого Олега она точно не хочет.
— Мне же в универ надо ходить, — попытался спасти костюм Мишаня.
— Сейчас лето, — отрезал я. — Походишь в рубашке. А брюки твои мне и не нужны — я в них утону.
Пиджак Мишани был чуть великоват мне в плечах, но зато отлично застёгивался. Вдобавок, к нему хорошо подошли мои чёрные брюки.
— Нормально, — одобрительно сказал я, возвращаясь из душевой. Именно там висело мутное зеркало — единственное на нашем этаже.
— А когда отдашь? — забеспокоился Мишаня. — Ты из Ладоги снова в Ленинград вернёшься?
— Нет, — не стал я обманывать друга. — Из Ладоги поеду обратно в Новгород. А потом — не знаю. Или в Ленинград, или сразу в Приморск, если Валентин Иванович сумеет уладить вопрос с экспедицией.
— А как же пиджак? — не понял Мишаня.
— А ты приезжай в Приморск, — предложил я. — Там-то мы точно встретимся. Вот и верну тебе костюм. Студенческое братство, Мишаня, ничего не поделаешь.
— А Оля с Севой сейчас в Ростове, — невпопад сказал Мишаня. — недавно написали, что раскопали какое-то мерянское поселение. Кстати, тебя немцы искали.
— Мерянское поселение — это хорошо, — рассеянно ответил я, внимательно осматривая стрелки на брюках. — Чёрт! Какие немцы?
Мишаня озадаченно поднял светлые брови.
— Не знаю, я их не видел. Они с тётей Аней разговаривали, а она мне сказала.
— А почему тётя Аня решила, что они немцы? Она немецкий знает, что ли?
— Вряд ли, — с сомнением сказал Мишаня. — Они с немецким акцентом разговаривали. А тётя Аня в войну в оккупации была. Что у тебя за дела с немцами?
— Да нет у меня никаких дел, — сердито ответил я. — вообще впервые про них слышу.
Чёрт побери, только этого мне не хватало! Что за немцы ко мне привязались?
Я уснул только далеко за полночь и здорово не выспался. Мишаня, как я и просил, разбудил меня в половине девятого утра. Сам он давно оделся и собирался в университет.
— Валерий Михайлович не любит, когда опаздывают. А костюм ты, всё-таки, завези в Ленинград.
— Ладно, — кивнул я. — Попробую.
В кондитерской «Север» на Невском проспекте я купил торт «Птичье молоко» и попросил, как следует, перевязать коробку шпагатом.
— Везти далеко, — объяснил я полной плечистой продавщице в белом колпаке.
— По такой жаре торт лучше не возить, — басом ответила продавщица. — Растает и помнётся.
Я только развёл руками.
Несмотря на открытые форточки, в автобусе было жарко. Мне казалось, что он едва тащится, прилипая колёсами к разогретому солнцем асфальту. Я то и дело поглядывал на часы и пытался сообразить, сколько километров осталось до Старой Ладоги.
К тому времени, как мы доехали, рубаха на моей спине успела намокнуть от пота и даже высохнуть. А солнце, несмотря на вечер, и не думало сбавлять накал.
Хорошо, что автобус всю дорогу ехал полупустой. Я поставил торт на соседнее сиденье и даже умудрился следить, чтобы солнечные лучи не слишком нагревали картонную коробку.
Выйдя из автобуса в Старой Ладоге, я с облегчением вдохнул свежий воздух с реки и ещё раз прокрутил в голове заготовленную для родителей Светы речь.
Затем взглянул на часы — половина шестого. И неторопливо пошёл вдоль шоссе в сторону дачи, которую вчера мне показала Света.
Дача была самым обычным деревенским домиком в три окна. Дом недавно выкрасили в приятный зелёный цвет, который хорошо сочетался с выкошенной травой и старыми яблонями в палисаднике. Яблони уже почти не плодоносили. Только у самых макушек висело несколько мелких зелёных яблок.
Я толкнул калитку и вошёл.
Большая квадратная беседка стояла в глубине двора слева от дома. Вся Светина семья сидела за столом. Мама при виде меня настороженно поджала аккуратно накрашенные губы. Отец вопросительно поднял брови и чуть шевельнул широкими плечами под расстёгнутой полосатой рубашкой. Сидевший рядом со Светой темноволосый парень взглянул на меня зло и задиристо.
— Здравствуйте, — приветливо улыбнулся я. — Меня зовут Александр, я скоро стану профессором археологии и собираюсь жениться на вашей дочери.
Светин отец приоткрыл рот.
Я поставил на стол коробку с тортом. Затем аккуратно отделил от охапки цветов три самых пышных пиона и протянул их Светиной маме.
— Это вам. А это тебе, солнышко!
Я вручил остальные цветы растерянной Свете.
— Предлагаю обсудить моё предложение. Я готов честно ответить на любые вопросы.
Сентябрь 1240-го года. Изборск — Псков
Немецкие рыцари с дружинами подошли к Изборску ранним сентябрьским утром. Первым делом разграбили и сожгли посад. Немногие жители успели укрыться за крепостными стенами — всадники догоняли их. Мужчин убивали на месте, девок и ребят брали в плен, вязали верёвками и сгоняли в середину укреплённого лагеря.
Вой и плач мешался клубами пыли и дымом пожарищ. Под Изборском творилось страшное.
Князь Ярослав Владимирович, которого его тёзка владимирский князь Ярослав несколько лет назад выгнал из Пскова, хмуро смотрел на дерптского епископа Германа.
— Зачем дома жжёте? — спросил он епископа. — Это моя земля, мне ещё с неё дань собирать.
Епископ криво улыбнулся тонкими губами. Он презирал этого князя, который даже с благословения Папы Римского не решался идти в поход, чтобы отбить собственные земли. Всю жизнь сорокалетний князь терпел одно поражение за другим. Сидел в ярославской тюрьме, много лет жил на чужбине, принял католичество. И теперь у него не хватало духу, чтобы отбить собственную землю.
— Ты теперь католик, князь Ярослав, — сказал епископ. — И твои владения — это владения ордена. Заключишь с нами мирный договор — будешь править Изборском и Псковом.
— Псков ещё взять надо, — возразил князь.
— Возьмём, — улыбнулся епископ Герман.
Теперь не было необходимости скрывать от князя тщательно разработанный план. Наоборот — надо было всё рассказать и лишить князя последней воли к сопротивлению.
— Псковский посадник Твердило выслал на помощь Изборску отряд в восемь сотен псковских ратников, — сказал епископ. — Подпиши договор — и мы поможем тебе разбить псковскую
