свои страхи, почувствовав Сучка внутри себя. И когда все кончилось, я
еще долго удерживала его, сохраняя соединение, не давая разорвать.
Всхлипывала и хрипло приговаривала собравшимся вокруг наблюдателям:
«Все хорошо, ребята, теперь все хорошо».
Этот срыв дал мне понять, что несмотря на приятельские отношения с
большинством соплеменников и самодостаточность роли, держусь я в этом
мире только благодаря Сучку. Мне оказалось крайне важным, чтобы
кто-то знал и принимал меня такой, как есть, без ролей и масок.
Под утро я смогла, наконец, выслушать рассказ о житье-бытье
Золотца. Оказалось, он ушел в сторону старого поселка, где
изборожденный цунами берег уже покрылся порослью молодых деревьев,
травой и наземными лианами. Смастерив маленькую хижину, Золотце
разыскивал предметы, оставшиеся от «прошлой жизни», вроде
даже что-то нашел. Что именно, Сучок не знал, поскольку с Золотцем
решил не встречаться. Я же подумала, что никому из нас отчего-то не
пришло в голову заняться подобными поисками. Скорее всего, мы
избегали мыслей о старом поселке и путешествий в те места, чтобы не
ворошить пепел потерь родных и близких. И я, хоть и связана с
Крадущейся лишь памятью, поддалась общему настроению. А Золотце
вспомнил, вернулся и поселился там.
В нашем поселке он появился только к концу прошлого круга. Что-то
обменивал, о чем-то договаривался, и выглядел куда спокойнее и более
взрослым, чем перед уходом. Семь лун жизни отшельником явно пошли ему
на пользу. А потом я опять ничего о нем не знала весь сезон дождей. И
вот теперь Золотце снова сидит в поселке у общего костра. Что ж, тем
лучше, из племени он не изгнан, и моя новость его тоже касается.
— Ну вот, все здесь, подсаживайтесь поближе. Эй, Дикий! Слезь
ненадолго с крыши.
— Чего такое случилось, Крадущаяся?
— Не случилось, но собирается. Я хочу сказать: Старший, Сучок,
Дикий, Копуша, Сладкая, Гремучка — вам пора получать второе имя. Да и
Золотцу через шесть лун будет четырнадцать кругов.
Сладкая подскочила на своей циновке, опрокинув чашку, толкнув
ребят рядом:
— Обряд совершеннолетия! Ты сможешь его провести?
— Да. Я говорила с Туманной. Но она хочет, чтобы вы все показали,
на что способны. Остальные тоже — через круг-два придет срок и для
них.
Лицо ее засветилось:
— Что мы должны сделать?
— Гремучка хочет добраться до берега и найти отца для своего
ребенка, а потом вернуться к Дикому, уже как иноплеменница. Вы должны
помочь ей. Для этого потребуется сделать такую хитрую штуку, на
которой можно туда доплыть…
7 луна 10903 круга от н.м. Дикий.
Золотце опять где-то отстал. Хотя его можно понять — восемь дней
прочесывания леса и разглядывания деревьев надоели уже всем. И если
Сучок за время поисков сделался каким-то злым и взвинченным, а
Старший — еще более вялым и апатичным, то Золотце уже даже не делает
вида, что ищет.
Вначале все показалось простым… Крадущаяся сказала, что ей
требуются две прямых лесины. Одну назвала «мачта», а вторую
— «гик». И выдала веревки, на которых узлами отмечены
обхват и длина требуемых стволов. Палку поменьше, которая «гик»,
нашли на третий день. В узкой и глубокой расщелине скалы деревце
тянулось вверх, к свету и идеально подошло под размеры на веревке. А
вот «мачты» не нашлось ни там, ни поблизости… Раньше мне
никогда не доводилось задумываться, как редко в лесу встречается хоть
что-то прямое. А особенно — большого размера. Накануне Сучок
предложил подняться ближе к вершине, в зону скал и разнотравья. И
сейчас я пролезал сквозь заросли на порядочно заросшем склоне, когда
он тронул меня за плечо:
— Смотри вон там…
Я обернулся. Внизу, на краю провала, дерево уцепилось за маленький
клочок земли в окружении сплошных каменных осыпей. Одинокое и прямое,
в сумраке скальной тени. Что ж, поглядим. Мы начали осторожно
спускаться.
У земли ствол изгибался, выбираясь из расщелины, а выше тянулся
ровно и прямо. Наконец-то.
— Подойдет оно нам?
— Давайте сначала повалим, а потом разберемся, — это Старший.
Мне вдруг стало жаль губить столь упрямое существо. Для Крадущейся
— еще пусть, но не просто так. Слишком старательно оно цеплялось за
маленькие кусочки почвы, которые каждый день грозили унести с собой
осыпи.
Взяв мерную веревку в зубы, я полез наверх. Ветер крутился
волчком, взвывая со стороны скал. Страшновато и неуютно.
— Если верить веревке, это она и есть, — я сполз вниз, привязав
трос в верхней части ствола.
— Кто «она»? — это Золотце, появился в самый удачный
момент, чтоб не отправили по деревьям лазить.
— «Мачта», умница ты наш. Мы ее нашли.
Найти это упрямое бревно — полдела. Сперва мы долго вытаскивали
его из скального провала, стараясь сами не загреметь вниз, а потом
волокли до берега еще пять дней, прежде чем смогли положить к ногам
шаманки. Крадущаяся смерила длину «мачты» шагами, кивнула,
подтверждая правильность выбора, и попросила очистить дерево от коры
и повесить сушиться над обрывом, привязав лесину за тонкий конец.
Вешали уже без меня, пол-луны блужданий по лесу сложились только в
одну мечту: о легонько покачивающемся гамаке. Кажется, Гремучка на
меня надулась, но я ничем не мог помочь… потому что спал.
Проснулся уже даже не утром — ясным днем. Обнаружил у очага
готовую еду и совершенно пустой поселок. Куда все делись-то? После
сытной еды выбираюсь за ограду поселка. А-а, вот они где! На
небольшой полянке девушки и младшие ребята ваяют какую-то штуку из
пучков стеблей тростника: укладывают их слой за слоем, выгибают,
мажут какой-то густой желтой вонючей жидкостью из большого котелка.
Гремучка моя здесь же.
— Что делаете, девочки?
— «По-пла-вок»… что такое — не знаю, не спрашивай.
Крадущаяся объяснила, что и как делать, но не сказала, для чего. Вон
рисунок еще нарисовала.
Смотрю на рисунок, что-то вроде каноэ с двумя задранными кверху
носами. Да без места для седока. Цельное такое. Ага, вот зачем
тростник загибать… чтобы концы вязанок вверх смотрели, ясно.
— А что вы палочками тростник придерживаете? Неудобно и долго…
— Как шаманка показала, так и делаем. Но долго, да. До вечера бы
управиться.
— Нет, девочки, это проще по-мужски делать…
Я ухватил руками стебли тростника, выгнул их вдоль уже уложенных,
перехватив веревкой.
— Давай, Гремучка, мажь! Мы сейчас живо управимся.
Управились и правда быстро, но руки оказались у меня по локоть в
этой желтой жиже. Пахнет хоть и сногсшибательно, однако приятно — листьями. По привычке вытер руки о волосы на животе пониже пупка. На
охоте, когда при разделке добычи измажусь, тоже всегда так делаю.
Вроде: «Имел я всех зверей вокруг!» Потом вымоюсь, конечно.
Ну вот, и эта штука липкая как кровь, я ее так же и вытер. Тут и
сообразил, что не то делаю. Ладно, попрошу у Гремучки золы с мыльным
корнем, да отмою. Только кажется, я не выспался еще после похода за
«мачтой», клонит ко сну. Вздремну чуток, отмоюсь потом…
Я почувствовал, как по губам и подбородку стекает горькая, горячая
жидкость. Кажется, в меня вливают какой-то напиток. Причем меня
спросить забыли. Кто? какого змея?!
Глаза не хотят открываться. Ну уж нет! Сколько можно спать? С
усилием разлепляю веки…
— О! Очнулся, — голос Гремучки, встревоженный почему-то. А где она
сама?
— Очнулся, дурак!.. но дурак живучий.
А это Крадущаяся. Почему она ругается?..
— … Я же ничего не делал.
— Разговаривает!
— Угу, не делал. А кто ядовитый состав руками хватал? Да еще и
вывозился в нем весь…
— Ядовитый? Так вот почему я сплю.
— Спит он, как же… Попробуй встань, раз уж «проснулся».
— И встану, чего тут пробовать.
Однако все оказалось не так просто. Руки, которыми я хотел
ухватиться за край гамака, покрывала крепкая твердая корка. Крепкая?
Для меня?! Я изо всей силы сжал кулаки… и чуть не взвыл от боли.
Корка лопнула и слетела с кожи скорлупками, содрав вместе с собой и
все волосы, которые покрывали руки. Даже слезы на глазах выступили,
но я сдержался.
— Божежмой, какой сказочный идио-от! Подарочек, беги за мазью. А
ты не шевелись и смотри, где у тебя корка крепко сидит, прежде чем
дергаться.
— Где-где… где руки вытер, — и показываю пониже пупка и между
ног.
— Н-да, влип ты, и к гамаку еще задницей приклеился.
