– Что такое? – гневно сдвинул брови Духарев.
– Он, эта, не дастся! – сообщил староста. – При нем тоже вои, таки страхолюдны… – Староста сделал неопределенный жест. – А твои – молоденьки, дык, не побили б!
Взгляд воеводы, обращенный на старосту, помягчел: ай да дедок! О его варягах обеспокоился. «Молоденьки» – это он прав. Даже у десятника щеки гладкие. Эх, дедушка! Видел бы ты этих молоденьких в деле!
«Молоденькие» тоже развеселились, предвкушая потеху.
– Добро, дед! Молодец, что сказал! – похвалил Духарев. – И много их, этих страхолюдных?
– Да, может, с десяток.
– Понятно. Десятник, возьми двоих, и тиуна этого – сюда! Дед, дай кого-нибудь – пусть дорогу покажет. Десятник!
– Я, батька!
– Вы там полегче, без смертоубийства.
– А ежели нас бить начнут? – озаботился десятник. – Жалеть?
– Тогда рубите, – разрешил Духарев. – Виру я за вас заплачу!
– Добро! – Десятник сразу повеселел. – Ты, смерд, за стремя возьмись! – велел он выделенному общиной проводнику. – За мной, братья! Мы мигом, батька!
Обернулись действительно быстро. Получаса не прошло.
Приехали легкой рысью, все трое, даже с прибытком: через холку десятникова коня был перекинут человек.
Еще один бежал за последним гриднем. Бегущий был тучен и немолод, но проворно перебирал ногами, потому что от шеи его тянулся к седлу гридня волосяной аркан.
«Понахватались степных повадок», – подумал Духарев.
Последним топал общинник-проводник.
Десятник лихо осадил коня перед Духаревым, спихнул «поклажу». Пленник кулем свалился под ноги духаревской Метели и яростно замычал. Рот его был заткнут тряпкой, руки и ноги связаны, а рожа слегка попорчена.
У десятника тоже была губа разбита. Оч-чень интересное повреждение для вооруженного человека.
– Драться полез, – сообщил десятник. – Пришлось успокоить. А это – тиун ихний, – он перехватил аркан и подтянул второго вперед.
Тиун с хрипом втягивал воздух, пучил налитые кровью глаза. Сразу видно, с физподготовкой у тиуна неважно.
– Покойников нет?
– Все, как ты велел, воевода! Да там их и было всего четверо. Трое мерян[10]и этот. Меряне, как нас увидели, – сразу на жопки. А этот, здоровый, с секирой полез. Секиру я у него забрал, так он начал кулаками махать. Ну мы ему морду легонько поправили, чтоб уважение к варягам имел. Так, батька?
– Все верно. А что тиун?
– Кричал много, – усмехнулся десятник. – Но это сначала, а как мы коней рысью пустили, сразу орать перестал. Теперь только пыхтит.
– Развяжите их! – приказал Духарев.
Освобожденный от аркана тиун без сил осел на траву рядышком со своим защитником. У того глаз подбит, борода встрепана… Но что-то смутно знакомое…
– Как зовут? – спросил Духарев.
– Сычок… – мрачно пробормотал побитый.
– «Сычок, воевода!» – поправил его десятник, сопроводив поправку пинком.
– Сычок, воевода, – покорно повторил побитый.
– На кулачках дрался ловко, – заметил десятник.
– Так он новгородец, – сказал Сергей.
– Тогда понятно. Они на своем вече только и делают, что на кулачках дерутся!
Варяги захохотали.
Сычок стоял, понурив голову. Осознал, что косяк упорол.
– Что ж ты, Сычок, в Киев подался? – спросил Духарев. – А почему не домой, в Новгород?
– Дак это…
– А Чифаня где?
– Чифаня? – Сычок вскинул голову, изумленный. – Дак он же помер три лета тому! А ты…
– …Воевода! – рявкнул десятник.
– …воевода… – Сычок опять понурился.
– Со мной поедешь, Сычок, – распорядился Духарев и строго взглянул на тиуна. – А ты как, отдышался? Знаешь меня?
– Да.
– Что ж не пришел, когда я позвал?
– А ты мне не господин! – дерзко ответил тиун. – У меня свой боярин есть, а ты мне никто!
– Позволь, батька, поучу его маленько? – попросил десятник, поигрывая плеткой.
– Бей! – визгливо закричал тиун. – Сейчас твоя сила!
– А потом будет твоя? – усмехнулся Духарев.
– Будет и моя! Боярин мой самой княгине служит!
– Ишь ты! – удивился Духарев. – А я не знал! Это, значит, тебе княгиня приказала знамено сдвинуть!
– А вот у княгини и спроси! – нагло ответил тиун. – Она и рассудит, кто прав! И за то, что ты меня и человека моего побил, – тоже рассудит! Ты, воевода, ой как пожалеешь!
Духарев наклонился к тиуну, сказал ему негромко:
– Еще слово – и я тебе язык вырву, – потом приказал двум гридням: – Возьмите эту жердину и вкопайте во-он там, под тем пригорком. Сделаете – догоняйте. Мы в Вышгород поедем, – а десятнику велел: – Сычку – коня.
– А этому? – десятник кивнул на перетрусившего тиуна.
– Пешком добежит!
– Не добежит! – уверенно заявил десятник. – Хлипкий. До Вышгорода, считай, четверть поприща.
– Ладно, уговорил. Сычок! Дуй в свою деревеньку, приведи какого-нибудь одра!
– Батька, может, лучше кого из наших послать? – десятник с сомнением поглядел на новгородца.
– Не беспокойся, он не потеряется! – сказал Духарев.
Сычок благодарно закивал: понял, что суровый варяг на него не сердится. Он так и не признал в грозном киевском воеводе своего старого партнера по рыночному тотализатору.
В Вышгород приехали ближе к вечеру. В сам городок воеводу с гриднями пропустили беспрепятственно, но позвала его княгиня не сразу. Пришлось подождать. А тем временем прибежал сам боярин Шишка. Должно быть, кто-то ему доложил, что Духарев приволок Шишкина тиуна.
Увидев своего человека в плачевном положении (связанный, с заткнутым, чтоб зря не болтал, ртом, тиун только и мог, что жалобно мычать и пучить глаза), Шишка с ходу принялся орать.
– Уймись, – посоветовал ему Духарев. – Пузцо от натуги лопнет.
– Немедля отпусти моего холопа!
– Ах это твой холоп… – протянул Духарев. – Значит, за его воровство мне с тебя следует спрашивать?
– Какое-такое воровство? Не было никакого воровства! – запальчиво закричал Шишка. – Ты сам…
Тут он сообразил, с кем говорит, и осекся.
– Я сам – кто? – вкрадчиво поинтересовался Духарев. – Ты договаривай.
Шишка договаривать не стал. Еще слово – и потянул бы его воевода на правеж. А правеж по-варяжски – это выйти на перекресток и драться. Шишке вовсе не хотелось, чтобы варяжский меч проделал в его упитанном теле несовместимое с жизнью отверстие.
Боярина выручил посыл от княгини. Ольга звала воеводу в горницу.
– Много воли забрал, воевода! – сердито бросила княгиня. – Боярам моим грозишь, людей ни за что бьешь! Ишь, указывать решил, как мне править надобно! Забыл, что сам ко мне пришел и моего суда ищешь?
