— А где сейчас Принц?
— Да говорю ж — в конюшне!
— В конюшне? Что-то я его там не видел.
Тибо вытаращил глаза:
— Как так? Он же там стоит! У дальней стены, справа!
— Да? Может, я не заметил?..
Мы пошли в конюшню. Там — у дальней стены, справа, как и говорил Тибо, — стоял Принц. Был он уже вычищен и, пребывая в стойле, меланхолично жевал сено. В соседнем стойле разместился Праведник.
Когда я подошел ближе, Принц дружелюбно зафыркал и, повернув морду, посмотрел на меня одним глазом. Я потрепал его по шее и привалился спиной к перегородке между стойлами. Бедро разболелось не на шутку. Как неудачно. Еще, не дай Бог, инфекция какая-нибудь привяжется…
* * *
Едва я улегся, появился Этьен. Рука в лубке, но вид бравый. Сообщил, что вечером хозяин обещает нам роскошнейший пир. И прочие новости касательно чистки города от мусора и нежелательных элементов.
— А ты сам давно у Родриго служишь? — спросил я.
— Я ему не служу! — Этьен даже обиделся.
— Вот как?.. А мне казалось…
— Родриго де Эро — мой сеньор, это верно. Но по происхождению я ничем ему не уступаю. Я его вассал, но я не слуга.
— Я это и имел в виду. Сколько ты с ним?
— Да вот считай, как он из Каталонии приехал.
— Значит, уже восемь лет?
— Побольше. Восемь лет назад он сюда приехал, чтоб уж окончательно поселиться — за месяц до того, как отец его, эн Бернард, в Палестину уплыл. А до этого только временами наезжал. У них же поместье было в Каталонии, от матери еще оставшееся. Родриго там и жил. У дядьки своего воспитывался. А… Так, сейчас вспомню… Ага… В первый раз в Тулузское графство он приехал двенадцать лет назад. Тогда мы с ним и сошлись.
Как это произошло, Этьен рассказывать не стал, а я не стал расспрашивать. Тут пришел Тибо, принес котелок дымящейся мясной похлебки с горохом и луком и две румяные, поджаристые лепешки. У меня слюнки потекли. Выяснилось, что Этьен также с утра ничего не ел. Я пригласил его присоединиться. Установили котелок посреди кровати, обложили шкурами, чтобы не опрокинулся, и на двоих этот котелок и оприходовали. Тибо сидел на табуретке и поглядывал на нас, облизываясь.
Родриго ввалился в комнату, когда у котелка показалось дно. Кивнул Этьену.
— Здравствуйте, Андрэ… Ну как вы тут устроились?!
— Как видите. — Я сделал неопределенный жест ложкой.
— Вижу, что хорошо. Как твоя рука, Этьен?
Этьен ответить не мог, поскольку пытался зубами отодрать кусок мяса от кости, но кивнул — все, мол, в порядке. Спасибо за заботу, босс.
— А у вас, Андрэ, что с бедром? — Родриго кивнул на окровавленные тряпки, которыми я неумело замотал ногу. — Вам лекарь требуется?
— Да, в общем, не помешал бы. Если у него других дел нет.
Родриго невесело хмыкнул.
— Дел-то у него как раз по самое горло. Почти треть моих людей ранены. И у Рауля не лучше.
Этьен оторвался от кости и посмотрел на своего сеньора.
— А с Катаром-то что?
Родриго мгновенно помрачнел.
— Все, — коротко сказал он. — Нет его больше.
— Как же так?! — вскинулся Этьен. — Он же сам мог идти! Рана была не такой уж серьезной!..
Родриго пожал плечами и помрачнел еще больше.
— Я полночи рядом с ним просидел… — сказал он. — Ничего не мог для него сделать.
— Понятно, — промолвил Этьен и отвел взгляд.
— Ааа… это вы о ком? — осторожно спросил я. Этьен и Родриго посмотрели на меня удивленно.
Потом, видимо, вспомнив, что познакомились мы всего четыре дня назад, Родриго негромко пояснил:
— Мы говорим о моем коне. Он же был белым, помните?.. Вот я и назвал его Катаром — в честь этих «совершенных» из Альби и Ажена. Так, шутки ради назвал, еще когда он жеребенком был… Уже и не помню, во скольких переделках мы с ним побывали, скольких рыцарей на турнирах свалили, сколько сражались вместе… А вчера, когда уже этих негодяев гнали, один из них ткнул его копьем в бок. Нет, ну какая подлость — метить не во всадника, а в лошадь! Хуже этой подлости, по-моему, и быть ничего не может!
Я вспомнил, как сам расправился с одним из рыцарей Роберта в то время, когда Этьен обменивался ударами с самим вигуэрцем. Жизнь — штука ценная, не спорю, но если уж мы решили отнять ее у кого-то и начали войну, глупо ставить жизнь лошади выше человеческой. Но делиться своими размышлениями с бароном я не стал.
Когда Родриго ушел, я велел Тибо разузнать насчет помыться.
— А вы встать-то сможете, господин? — Тибо посмотрел на мою ногу. — Или сказать, чтобы сюда принесли?
— Ходить я могу.
— Слуги с самого утра воду греют. На первый этаж надо. Комната рядом с кухней. Я покажу.
* * *
Оригинальная мысль вымыться пришла в голову не только мне. Здешняя баня представляла собой пару бочек, наполненных горячей водой. Когда очередной рыцарь залезал в эту бочку, часть воды выплескивалась и заливала пол, но никому до этого не было дела. Периодически, когда вода становилась совсем уж грязной, слуги ее меняли. По коридору сновали любопытные служанки. Проходя мимо бочек хихикали и отворачивались. Или не отворачивались.
Одна из бочек в настоящий момент была занята сьером Жоффруа (нас вчера представили), вторая свободна. Я заглянул внутрь бочки. Воды не увидел — ее скрывала толстая пленка сероватой грязи.
— Тибо, скажи им, чтобы поменяли воду.
Тибо приволок двоих слуг. Один из них совершенно искренне спросил:
— Зачем же ее менять, ваша милость? Совсем ж недавно меняли! Сами гляньте!
Второй слуга молчал, посматривал в пол и явно ждал, когда их отпустят восвояси.
— Я вас не советоваться звал.
— Но…
— Долго мне еще ждать?!
Он заткнулся и вместе с приятелем занялся делом. Жоффруа, которому его собственный слуга в этот момент как раз намыливал голову, одобрительно заявил:
— Правильно, эн Андрэ. Их надо постоянно гонять. Какая разница — чистая вода или грязная? Если сказали: «Поменяй воду», — пойди и поменяй. Ведь если их не гонять — обнаглеют вконец.
Я посмотрел на разомлевшего рыцаря, хмыкнул и полез в бочку.
Когда я закончил мытье, Тибо уже ждал с чистым бельем… Кстати о белье. Оно состояло из двух частей: «ночной рубашки», опускавшейся до колен, и куска ткани, который наматывался на бедра на манер подгузника. Облачаясь в это непотребство, я со вздохом вспомнил родной двадцатый век…
Грязную одежду Тибо отдал женщинам: вычистить и зашить.
Потом наступила очередь лекаря, тщедушного изнуренного мужичонки лет сорока пяти.
Этот сморчок минут пять копался в моей ране (без всякого наркоза, разумеется), потом смазал ее густой мазью. Поначалу стало полегче, но через пять минут после того, как лекаришка ушел, я был готов выть, бегать по стенкам и кусать каждого, кто попробует встать у меня на дороге. Ощущение было такое, будто на ногу плеснули раскаленным металлом.
