Все ближе, ближе…
Ворвались – сразу в нескольких местах. Загремели, заголосили по улицам, не глядя ни вправо, ни влево. На скаку разрубали и кололи все, что шевелится: человека, свинью, собаку – ни перед кем не удерживали руки.
Из окон, с крыш на конников вдруг дождем посыпались камни, обломки черепицы, палки, горшки – что ни попадется. Лошади пугались, шарахались.
Вылетев за поворот, Гюи резко натянул поводья. Первая баррикада едва не насадила его на колья. Обернувшись, Гюи закричал тем, кто шел следом:
– Назад! Бароны, назад!..
С трудом развернулся на узкой улице. Конь упрямился, тряс головой и вдруг заржал, оседая на задние ноги. В его бок, пронзив простую белую попону, вонзилось длинное копье. Гюи успел выдернуть ноги из стремян. Падая, конь придавил его. Гюи страшно закричал. Один из франков, спешенный, уже бежал к нему.
Гюи с трудом высвободил из-под конской туши руку. Солдат выволок симонова брата, и оба они тотчас пали на мостовую, хоронясь от стрел и камней. Не поднимая головы, пятясь, отползли назад и скрылись за углом. Конь, истыканный стрелами, остался громоздиться перед баррикадой.
– Зажгите баррикады! – крикнул Гюи, вскакивая на ноги.
К нему подлетел Амори – светлые волосы, широкое лицо.
– Дядя! У Дорады и дальше, за Капитолием, – там улицы перегорожены.
– Наденьте шлем, – сказал ему Гюи.
Лучники уже срывают с плеча колчаны, вынимают стрелы, загодя обмотанные соломой и тряпками, – все быстро, молча, привычно. Один за другим выскакивают из-за угла, посылают в баррикаду горящие стрелы – и снова скрываются.
Вскоре вся улица затянута дымом. В огне скрываются и туша коня, и мертвые франки, насмешки ради выставленные перед баррикадой, и острые зубы-колья.
Спесивец и его сотоварищи бегут сломя голову прочь и с ними вместе спасаются и жители соседних домов. Пламя, весело треща, растет, поднимается выше, зализывает ставни домов, нависающих справа и слева…
Сопровождаемый пожаром, Гюи отступает на север от Саленских ворот, к собору Сен-Этьен.
– Тулуза! – кричат со всех сторон. Из окон, с крыш. И вместе с этим кличем изливаются на людей Монфора нечистоты, мусор, битые горшки, камни.
– Бокер! Тулуза! Тулуза!
Перед конными бегут, припадая к стенам, лучники. Нависающие над первыми этажами более широкие вторые спасают пеших от града камней, которым горожане осыпают конников.
– Быстрее, бароны! – кричит Гюи де Монфор. – К Сен-Этьену! К Сен-Этьену!
Стремительно повернувшись, Гюи ищет взглядом Амори. Старший сын Симона цел. Вот он наклоняется, подхватывает на коня лучника – у того разбита голова. Слепой от крови, лучник обвисает в седле, тяжко наваливается на Амори.
Сжимая зубы, Амори скалится. Амори очень похож на Симона.
Гюи кричит:
– Племянник! Наденьте шлем!
В следующее мгновение мир для Гюи меркнет. Голова – благодарение Создателю, защищенная шлемом – наполняется гулом, сквозь забрало течет что-то липкое, вонючее. Гюи хватается за шлем, срывает его. Из шлема выливается зловонная желтоватая жидкость. Гюи кашляет, плюется. Повсюду сыплются камни и палки. Ругаясь, Гюи вновь надевает шлем.
Последний поворот.
Вырвавшись из теснины улиц, как из западни, на площадь перед собором Сен-Этьен, Гюи оглядывается. Епископская резиденция спокойна – островок невозмутимости.
За спиной у Гюи, возле Саленских ворот, дымится, готовясь запылать, город.
Следом за Монфором и из соседних улиц на площадь вылетают всадники. С грохотом несутся к собору. Город остается позади. По ущельям-улицам тянется удушливый черный дым, и мятеж тонет в нем. Горожане торопятся спасти свои жилища и свое имущество.
* * *
Издалека завидев этот дым, Симон с малым отрядом спешит на помощь брату.
День уже истощается, сменяясь долгим кровавым вечером.
Не решаясь увязнуть в улицах, Симон обходит город с внешней стороны и готовится ворваться туда через Серданские ворота.
Там уже ждет отряд городского ополчения. И оружие-то у них неплохое, и выучка заметна (надо же!), и командиры из рыцарского сословия.
Пробиваясь друг к другу, братья грызут этот отряд с головы и хвоста, покуда остатки ополченцев не обращаются в бегство и не удирают искать укрытия у святого Сатурнина, в соборе Сен-Сернен.
Отплевываясь кровью и желчью, выбирается из мятежной Тулузы Гюи де Монфор и с ним его отряд – всего сто восемьдесят пять человек.
* * *
От копоти черный, приметно вонючий, Гюи сжимает руки брата. Симон окидывает его с ног до головы быстрым, наметанным взглядом: цел.
– Где Амори? – спрашивает Симон вместо приветствия.
– Я здесь.
Амори – в пятнах чужой крови, но невредимый.
На равнине пылают костры. В городе дымит, тлеет, угасает пожар. Медленно меркнет закат.
* * *
Аньес, сонная, входит, пошатываясь. Подает большой медный таз с водой. Симон склоняется, черпает обеими ладонями, плещет себе в лицо и за шиворот, шумно фыркает.
Аньес зевает во весь рот. И скучно ей, и томно, и спать охота.
Брат же Симона, как назло, затеял долгое умывание. И так себя польет водой, и эдак. Целую лужу надрязгал. Под конец и вовсе головой в таз засунулся, волосы намочил.
Симон уже растянулся на кровати. Глядит лениво. Неожиданно спрашивает у девушки:
– Это тебя, что ли, привечает мой сын Гюи?
Девушка давится зевком. Глаза сразу делаются настороженными.
– Да, мессир.
И приседает.
– Как тебя звать?
– Аньес, мессир.
Симон осматривает ее – внимательно, с усмешкой. Аньес – создание юное, тоненькое, под просторной рубахой никаких округлостей не проглядывается.
Отвернувшись, Симон говорит:
– И охота костями о кости стучать.
Аньес глупо хихикает в кулачок.
Наконец симонов брат завершает свое бессмысленное плюханье и требует полотенце. Аньес обтирает его мокрые, коротко стриженные волосы – темные, с проседью. Ее руки двигаются медленно, неловко, да и вообще она нерадива.
– Все, мессир? – спрашивает Аньес с надеждой.
– Убирайся.
Девушка забирает полотенце, подхватывает таз и неспешно покидает комнату.
Это маленькая, темная комната на третьем этаже башни, возле оружейного склада. Здесь есть кровать, достаточно просторная для трех человек. В большом одноногом подсвечнике коптит толстая белая свеча.
Амори уже спит. Амори – воин; если рядом нет опасности, спит в любом шуме.
– Хотел спросить вас, брат, да при Амори не решился, – говорит Симон. – Чем это от вас сегодня так разило? Уж не обоссались ли вы с перепугу?
Гюи хохочет.
– Мне на голову вывернули ночной горшок.
– Так я и подумал.
Гюи гасит свечу, подходит к кровати.
– Подвиньтесь.
Некоторое время они лежат молча. Амори тихо, как ребенок, посапывает во сне.
Симон говорит задумчиво:
– Вы уже знаете, сколько человек потеряли?
– Двадцать шесть.
– Как она меня ненавидит…
– Кто?
– Тулуза.
Гюи молчит.
Симон приподнимается на локте.
– Завтра повешу заложников.
Молчание.
Симон резко поворачивается к брату.
– Почему вы молчите?
Гюи нехотя отзывается:
– Не делайте этого.
В темноте Симон шипит:
– Вы все время, все время перечите мне.
– Потому что вы начали терять рассудок, мессир.
– Вы постоянно теперь ставите мне палки в колеса.
– Особенно сегодня, в Тулузе.
– Я должен был сразу повесить этих лицемеров и взять город с ходу. Тогда вы не лежали бы тут обоссанный.
– Мессир, если вам нужен добрый совет, то вот он. Просите Фалькона. Он уладит дело миром. Просите епископа. Он ведь и сам этого хочет.
– Я устал! – говорит Симон. – Если бы вы знали, как я устал.
– Решите дело миром, – повторяет Гюи.
– Добавьте, что я во всем виноват.
– Не только вы.
Симон сжимает свои большие кулаки.
– Я раздавлю ее. Я раздавлю ее так, что вода из камней потечет.
– Мессир, это ваш город.
Помолчав, Симон осведомляется – раздраженный:
– Так что же я, по-вашему, должен делать?
– Мессир, я очень хочу спать.
Гюи отворачивается от брата и почти мгновенно проваливается в сон.
Спустя короткое время Симон грубо вырывает его из забытья. Прямо над ухом Гюи он громко произносит:
– Знаете ли, брат, почему я до сих пор не велел вздернуть вас за непокорство?
Гюи сонно бормочет, что не знает.
Симон задирает брови, резко обозначив морщины на лбу. Даже в темноте – неполной, ибо край неба в окне озарен лагерными кострами – видно загорелое лицо Гюи: темное пятно на белом покрывале.
– Только потому, – сердясь, говорит Симон (ему безразлично, слышит ли его брат), – что на этом свете у меня только два искренних друга: вы и Алиса.
* * *
Два дня метался Фалькон между разъяренным Симоном и оскорбленной Тулузой. Пытался одолеть пролитую ими кровь.
Осунувшийся, бледный, переходил из дома в дом, везде получая одни только попреки.
