напора мятежники выдержать не могли и сначала немного поддались назад, а затем и вовсе бросились разбегаться в надежде спасти свои жизни. Вот только спрятаться в охваченной пожаром слободе было негде. С одной стороны огонь, с другой озверевшие от неожиданно упорного сопротивления и потерь дворяне. И никто, даже я, теперь и не думал их останавливать.
– Здрав будь, государь, – с достоинством поклонился мне боярин и снял шлем.
– И ты на все четыре ветра, Никита, – горько усмехнулся я. – Так у вас, кажется, в Архангельском граде говорят?
– Ага, – согласился Вельяминов, давно переставший удивляться моим словам. – Рыбаки тамошние так меж собой здороваются.
– Вовремя ты, брат, подоспел. Хотя, признаться, я тебя давно ждал. Что не ехал?
– Не гневайся, Иван Федорович, – отвечал мне воевода. – Уж больно дел много.
– Знаю, друг мой, все знаю. Наслышан о твоей службе, и о проекте Гостиный двор в камне перестроить, и уж тем более о том, что ты в своих вотчинах канатные мануфактуры завел.
– Не о своем прибытке радею, – немного смутился Никита, – но токмо о пользе государственной…
– Да я не в претензии, – успокоил я старого друга. – Просто понимаешь, какое дело, ты мне сейчас здесь нужен.
– На все твоя царская воля, – пожал плечами тот, – а только нешто в Москве людей служилых не стало?
– Людей-то много, верных мало, а толковые и вовсе наперечет… короче, хватит рассусоливать, дел много. Приехал, вот и впрягайся, а хомут я для тебя всегда сыщу, даже не сомневайся!
– Вот за это благодарствую. Всегда рад твоей царской милости услужить!
– Ваше величество, – снова высунулся Грамотин, – не повелите ли сыск начать по горячим следам? Не то, помяните мое слово, поздно будет. Разбегутся окаянные, не сыщем потом.
– Тоже верно, – вынужден был согласиться я. – Значит, так: раз вызвался, на тебя это дело и нагружу. Возьми у Вельяминова с десяток стрельцов, да у Михальского с полдесятка, и имайте воров. С теми, кто за оружие взялся, делай что хочешь, но дознайся до имен зачинщиков. К прочим имей милость. С этого момента – ты ведаешь всеми делами в Земском приказе. Докладывать о ходе следствия будешь мне лично каждое утро, а если дело важное, приходи сразу же.
– Благодарю за доверие, ваше величество, – бросился ко мне дьяк и поцеловал руку в латной перчатке, прежде чем я успел ее убрать. – Жизнь положу, а все исполню!
– Ну-ну, – хмыкнул я и, взобравшись с помощью рассыпавшегося в любезностях чиновника в седло, велел своим людям: – Трогай!
– Не слишком ли вы приблизили этого человека, государь? – негромко спросил меня Михальский, как только мы отъехали. – О нем известно не так много, и среди этого мало хорошего!
– Думаешь, предаст?
– Кто знает, – пожал плечами литвин. – Но прежде он не был замечен в верности!
– Не он один. Что же до прочего… а ты у меня зачем? Телохранитель? Вот и приглядывай!
– Как будет угодно, – приложил руку к сердцу бывший лисовчик и, немного отстав, занял место за моей спиной, слева от Вельяминова.
Обратный путь занял немало времени. То тут, то там нам преграждали дорогу пожары и горожане, пытавшиеся их тушить. Иной раз я приказывал спешиться и пособить в этом тяжком деле, но часто помощь уже запоздала, и оставалось только смотреть, как пылают терема и хозяйственные постройки.
Кремля мы достигли только вечером, грязные, пропахшие потом и дымом, многие были ранены, да еще сверх того и обожжены. Страшно хотелось есть, а пуще того пить, да еще, пожалуй, помыться. Едва мы проехали через ворота и остановились у коновязи рядом с Золотым крыльцом, к нам со всех сторон бросились слуги и холопы. Стали принимать лошадей, помогать спешиваться пораненным.
– Слушай сюда, – велел я встречавшему меня стольнику. – Людей и лошадей напоить, накормить и разместить.
– Все исполним, государь, – торопливо закивал тот, опасливо косясь на моих закопченных и окровавленных спутников.
– Смотри, проверю! – бросил я напоследок и пошел наверх по ступенькам крутой, выложенной белым тесаным камнем лестнице к Грановитой палате.
Зачем меня туда понесло, точно сказать не могу. Просто захотелось войти внутрь тронного зала Кремлевского дворца и увидеть, что здесь все по-прежнему. И надо сказать, у меня получилось. Все действительно было как раньше.
Вдоль стен палаты на дубовых, оббитых драгоценным красным бархатом скамьях теснились члены Боярской думы. Холеные, сытые, чистые и принаряженные. Вокруг них, под сводами арок толпились чины поменьше, стольники да стряпчие и имевшие допуск во дворец московские дворяне. А из углов встревоженно выглядывали прочие придворные и слуги.
Звонко ступая по поливным плитам пола подкованными каблуками ботфортов, я медленно прошел по залу и как был грязный после долгого марша и боя, пропахший на улицах столицы порохом и гарью от пожаров, сел на трон. Ошарашенные моим внезапным появлением бояре и их прихвостни стояли безмолвно, будто мешком ударенные, не смея ни слова сказать, ни глаза опустить. Так продолжалось довольно долго, пока я наконец не нарушил молчание.
– Ну что, слуги мои верные, – тяжело роняя слова, начал я, – от двух напастей я сегодня с Божьей помощью Москву уберег. Осталась еще одна…
– Это какая же? – вылез вперед «славящийся» своей недалекостью, да еще родством с Романовыми князь Сицкий, кажется первым из всей знати получивший в свое время прозвище «Тушинский перелет».
– Дураки, которых я перед собой вижу! – невольно вызверился я. – Откуда вы такие взялись? Как вас только земля носит?!
– На что гневаешься, надежа? – искренне удивился боярин.
– На себя, – махнул я рукой. – Это ведь я вам позволил в думе заседать да приказами руководить. Мира хотел в государстве, спокойствия хоть на десяток лет. Вот и получил на свою голову…
– Нешто мы твоему царскому величеству не радели?
– Да уж, радели, нечего сказать. Как вышло так, что случился бунт? Не в одной слободе, а разом по всей Москве! И почему вы, мерины сивобородые, ни хрена не сделали, чтобы это безобразие предотвратить? Почему не докладывали ранее? Почему не пресекли в самом зародыше? Почему допустили столицу до такого разора довести? Без малого едва вся не выгорела! Такого с самой Смуты не случалось! А если б я утром не прибыл в Москву конно и оружно? Отвечайте!
– Моя вина, государь, – отпихнул в сторону неразумного родственника Иван Никитич Романов, после чего покаянно склонил голову. – Недоглядел. А паче всего не придал важности доходившим до меня слухам. Думал, не сподвигнется народишко на замятню. Ан тут кто-то их в един час поднял!
– Слушай, боярин, какого, прости меня господи, черта ты мне сказки рассказываешь? Кто зачинщики, почему смутьяны до сих пор не в железах на дыбе, а все еще на воле бродят и людей моих с верного пути сбивают?!
– Так ведь ищем, государь.
– Плохо ищете! Да и поздно уже суетиться, так что… короче, посидишь пару-тройку годков воеводой в Сибири, а там видно будет. И смотри, чтобы дело делал, а то так там и останешься.
По палате прошел шепоток, в нем слышались и облегчение, что гроза миновала над иными
