прочими, и даже радость от свержения доселе неприкосновенного боярина – брата самого патриарха. Ну я вам сейчас задам! Шептунам!
– Это кто там зашебуршился, будто мышь под веником? За весь разор и урон столице моей и народу заплатите всей думой. Раз уж не уберегли, до бунта и пожара попустили – будете отвечать златом-серебром! Все! А особливо те, кто по чину обязан был пресечь и грудью встать на страже порядка! Недоволен я вами, бояре! Местничаете, рядитесь, своекорыстно живете, а делом не радеете! Какая же вы соль земли? Ежели не солона, то и не соль, а прах. Долго я терпел ваши пустые речи, интриги и коварства. Хватит! Вижу, доброго слова вы не понимаете… Есть тут дьяки?
– Как не быть, батюшка, – степенно поклонился Федор Сукин.
– Доставай чернильницу!
– Всегда при себе.
– Тогда пиши. Я, Иван Федорович, царь, великий князь и самодержец и прочая и прочая, запрещаю отныне и впредь всякое местничество!
– Как? – ахнули никак не ожидавшие подобного поворота думцы.
– Да вот так! Буду теперь сам назначать на должности сообразно заслугам и сообразуясь с пользой Отечеству нашему.
Зал зароптал все громче и громче, вот уже и сановные люди Руси повскакивали с широких камчатых лавок и с перекошенными злостью рожами полезли ко мне едва не с кулаками.
– Не бывать тому! – заорал снова вылезший вперед князь Сицкий, брызжа слюной. – Молодешенек ты еще, чтобы вековые законы наши попирать да отменять! Одни девки на уме! Оттого много не ведаешь, а лучших людей слушать не желаешь да обиды нам чинишь! Окружил себя худородными, вроде Вельяминова. Да пес с ним, с Никиткой, он хоть русского корня человек, а не литвин приблудный и не немец! Сам небось видишь, каково народ наш иноземцев принимает, а мы тебе разве не говорили, что нельзя их привечать?!
– Не допустим! – вторил ему боярин Морозов и тоже принялся зачитывать мне обвинения, а заодно излагая боярскую «программу партии»:
– Вот чего делать надо! Иноземцев, не пожелавших в истинную веру креститься, на Русь не пускать! Купчишек прижать, а то больно много воли взяли! Воевод назначать только из высокородных, ибо они – хребет государству! Черный народишко, кой проживает в праздности и блуде, холопить! Земские соборы не созывать, а все дела решать в думе! А собирать ее из лучших людей, а не из всякой рвани без роду-племени!
– Осадите назад, лучшие люди! – усмехнулся я, показывая расходившимся боярам на вбегавших в палату ратников из отряда Михальского.
В мгновение ока телохранители окружили и меня, и никак не предполагавших подобного поворота событий думцев, ожидая лишь приказа, чтобы начать резню. Но в этот момент, когда кровопролитие казалось уже неизбежным, со своего богатого кресла, напоминающего трон, величественно поднялся Филарет и, вознеся руки высоко над укрытой камилавкой головой, прорычал, словно посреди битвы:
– Стойте, православные! – загремел на всю палату зычный голос патриарха. – Одумайтесь, вы же с царем говорите!
Не знаю, имел ли Федор Никитич талант от природы или научился актерскому мастерству за долгую жизнь, но выглядел он сейчас просто великолепно. Статный, в парадном облачении иерарха Русской церкви, он встал между нами с посохом наперевес и принялся увещевать свою паству. Причем совершенно не стесняясь в выражениях. Без мата патриарх, впрочем, обошелся, но про псов смердящих, порождений Ирода и детей Иудиных мы наслушались вдоволь.
– Благодарю, ваше святейшество, за столь своевременное вмешательство, – криво усмехнулся я. – Не дали взять греха на душу!
– Бога благодари, государь, – глухо отозвался Филарет, – что же до прочего, то все мы в твоей власти. Хочешь казни, хочешь милуй. Но если все же под топор пошлешь, то для примера начни с меня!
– Не торопись, владыко. Рано тебе еще венец мученический примерять. А вот за паству твою, ты уж не взыщи, я возьмусь. Все же они малым часом на своего государя и помазанника Божия руку не подняли. Каинова печать на всех них! Посему никого из них более в своей думе видеть не желаю! Всех лишаю чинов и мест! Пусть отправляются по своим домам и ждут указа.
– Нешто казнить станешь?
– Зачем же сразу казнить? Сначала судить, а там каждому по его вине. Если дознаемся до измены, это одно. Если просто глупость, дам возможность отслужить. Кто справится с порученным, помилую, нет – так не обессудьте!
– Вотчины отбирать будешь?
– Нет. Что от отцов-дедов досталось, то свято. И что даровано законными государями, прежде на московском престоле сидевшими, тоже не трону. А вот с поместьями, которые многие из вас незаконно захватили и присвоили, придется попрощаться. Все вернете в казну, равно как и полученный от них доход.
Услышав это, бояре призадумались. Как бы ни был богат каждый из них, при достижении думного чина вдобавок к вотчинам все получали весьма солидный по размерам поместный оклад, который затем всеми правдами и неправдами старались превратить в свою собственность. Многим это удавалось, что вызывало глухое недовольство в рядах простых дворян, не имеющих никаких иных источников дохода, кроме маленьких поместий и весьма скудного жалованья.
Но еще больше их испугала многозначительная оговорка про «законных государей». А кто они, законные-то? Годунов, к примеру, он еще законный или уже не совсем? А Шуйский, не говоря уж о Лжедмитриях, не скупившихся на раздачу земель своим сторонникам? Когда меня выбрали на престол, по умолчанию были признаны действительными все пожалования и чины, данные прежними государями. И вот вам здрасте пожалуйста, Юрьев день во всей красе, только не бесправным крестьянам, а аристократии. Обидно…
– Не слишком ли круто забираешь, государь?! – раздался чей-то голос из толпы. – Как бы не напороться…
Михальский уже рванулся выискать смутьяна, но я остановил его движением руки.
– Как по мне, так еще и мало!
Тот же голос выкрикнул новое:
– На немцев надеешься? Думаешь, защитят тебя наемники? А ино перекупить их за злато и мы можем!
– Ты посмотри, какой богатый, – ухмыльнулся я. – Прежде плакались, что оскудели, а оно видишь как обернулось!
– Ничто, отольются кошке мышкины слезки, – не унимался все тот же смутьян, очевидно полный решимости «пострадать» за правое дело. – Попомнишь еще…
Но толпа вокруг него все редела, и скоро болтун, в котором я не без удивления признал Мишку Салтыкова, остался совсем один.
– То-то смотрю, мне голос таким знакомым показался, – покачал я головой. – Кто тебя сюда вообще пустил? А знаешь что, убогий, раз ты такой боевой, а прочие тебя молчком поддержали вместо того, чтобы по харе дать, то вот вам приказ – берите сабли в руки да идите воевать Семеновское сельцо. Там бунтовщики укрепились, только вас, видать, и дожидаются!
– Как?! – хрюкнул от неожиданности князь Сицкий.
– Каком кверху, – любезно пояснил ему я.
– Мы не оружны, бездоспешны, на смерть шлешь, ирод! – не унимался Салтыков.
– Уж за это не беспокойся. В Кремле оружия и доспехов не на одну сотню ландскнехтов достанет.
– Что ж нам, пешими в бой идти?
– А вы чего ждали, что вам всем по арабскому скакуну за вашу «службу» подарят? Ладно, хватит разговоров. Думу я
