Знаешь, какие у них ноги… Нет, Гена, ты не знаешь. Ты зря проживаешь свою жизнь и не знаешь самого главного в этой жизни — какие у чечёточниц ноги…
— Моня, ну не нуди… — вздохнул я, хотя Монино предложение мне пришлось по душе. Генкины гормоны фонтанировали и я готов был ночами напролёт дружить с чечёточницами, с фокстротницами и просто с красивыми девушками…
Фаулер встретил меня неожиданно радушно.
Предложив присесть в мягкое кресло, он озабоченно сказал:
— У нас сеансы проходят часто…
— Но вы же вроде говорили, что два раза в месяц, — напомнил я.
— Нет, я сейчас говорю про обычные сеансы, — покачал головой Фаулер, — там, как правило, и медиумы слабые, и духов они взывают ненадолго, или вообще не вызывают. Но вот последнее время у нас начало твориться что-то странное. На последнем сеансе наш медиум не смогла справиться с духом. Слабым безобидным духом. Он вселился в неё…
— Одержимость? — вытаращился я.
— Отказывайся и быстро пошли отсюда! — забеспокоился Моня. — Чую, пахнет жареным!
— Официальная церковь называет это так, — вздохнул Фаулер.
— И что вы от меня хотите? — напрягся я, чувствуя нехороший холодок по спине.
— Нет, Геннадий, не хотим ничего, — ещё печальнее вздохнул Фаулер, — я могу лишь только просить вас взглянуть на девушку. Понимаете, мы уже всё перепробовали. Ничего не помогает. Она буйная и содержится в желтом доме. И с каждым разом ей становится всё хуже.
— Ну предположим, я взгляну на неё, — раздраженно сказал я (прямо бесит, что он начал давить на совесть), — предположим, даже определю, что в неё вселился какой-то дух. А дальше что?
— Ну, во-первых, мы будем точно знать — это дух или что-то другое, — начал перечислять Фаулер, — во-вторых, можно попробовать заговорить с духом и убедить его покинуть тело девушки.
— Не смей соглашаться! — вскричал Моня, — это подстава! А что если тот дух покинет эту бабу и вселится в тебя? Что мы с Енохом тогда делать будем⁈
Я был абсолютно согласен с Моней. Но вот так категорично отказывать было неудобно. Поэтому я дипломатично сказал:
— А протокол того сеанса есть?
— Конечно, мы очень аккуратно и обстоятельно ведем все записи, — кивнул Фаулер.
— И даже если сеанс провалился и духа вызвать не вышло?
— Конечно! Это обязательно. Иначе как мы сможем анализировать и узнавать о своих ошибках?
— Хм, а у них тут все серьёзно, — похвалил Моня, но опять начал нудеть, — Генка! Пошли отсюда! Мне это не нравится! Ну пошли-и-и…
— А можно взглянуть на протокол? — спросил Фаулера.
— Конечно. Подождите одну минуту.
Он встал и вышел из комнаты. И тут же за меня опять взялся Моня. Уцепился в меня, как клещ:
— Генка! Ты делаешь большую ошибку! Ты потом очень пожалеешь! Не влезай во всё это!
И в таком духе долго, пока аж Фаулер не вернулся с папкой.
— Вот, пожалуйста, — протянул он папку мне.
Я пролистал странички.
— Меня интересуют списки приглашенных.
— А зачем? — спросил Фаулер.
— Не знаю, — задумчиво ответил я и углубился в чтение. — Итак, Иванов, Замятин, Окунев, Кравчинский, Шейнин, Рославец, Авдотьина… Авдотьина?
Я поднял голову на Фаулера?
— Там была Авдотьина?
— Ну да, — пожал плечами он, — довольно экзальтированная девица, но мотает её туда-сюда основательно. То она профсоюзами увлекается, то фокстрот танцует, то на спиритичские сеансы ходит. Но так-то слабенькая девочка, если вы понимаете, о чем я.
— А зачем вы такую пускаете? — удивился я.
— У неё отец — народный судья. Он часть наших сеансов спонсирует.
— Ладно. Смотрю дальше, — я углубился в список присутствующих, — Подрезов, Коваль, Каптаренко…
— Что-то удалось понять? — не выдержал Фаулер, видно было, что он беспокоится.
— Пока нет, ничего, — пожал плечами я и спросил, — а кто был медиумом? Что-то я фамилии не вижу.
— Юлия Павловна, — сказал Фаулер, — она и протокол вела, и медиумом была.
— Так, Фаулер, идёмте в дурдом! — поднялся с кресла я, — сейчас прямо.
Я понуро шел по ночной улице и даже бурчание Мони не могло вывести меня из недовольного состояния.
— Ну вот чего ты куксишься, Генка, Фаулер-то прав! — зудел Моня, — психбольница — режимный объект, туда ночью нельзя. И вот как ты себе это представляешь — всем нельзя, а тебя одного вдруг пустят?
Я нахмурился и не стал отвечать, так-то он был прав, но всё равно отвечать не хотелось. На улице было зябко, и я поёжился.
— Ты пойми, Генка… — бормотал что-то там Моня, но я его уже не слушал — чувство опасности взревело. Я оглянулся и это было моей стратегической ошибкой — потерял бесценные секунды. Откуда-то из-за угла выскочили люди. Сильный удар сбоку, второй сзади, мешок на голову — и мир накрыла темнота.
Приходил в себя я долго и тяжело:
— Генка… Генка… Ты меня слышишь? — мерно бубнил Моня на одной ноте, — ну, Генка… Генка… ну, вставай… Генка…
— У-у-у-у, — схватился я за голову и попытался стащить мешок. Но не тут-то было.
— Генка! Живой! — обрадовался Моня.
— Что это? — проклятый мешок не поддавался.
— Тебе на голову надели мешок. И завязали, — деловито пояснил Моня.
— Я это понял, — нетерпеливо сказал я, закипая, — что тут было?
— На тебя напали… — начал Моня, но, ощутив моё бешенство, тут же поправился, — пятеро мужиков, двое ударили тебя, накинули мешок, связали и притащили сюда.
— Но у меня руки развязаны, — покрутил кистями я.
— Так тебя на цепь посадили, — «обрадовал» меня Моня.
Я попытался сорвать мешок. С какой-то миллионной что ли попытки это получилось. Крепко узлы вяжут, гады. Я огляделся — находился я в каком-то подвале, сыро, грязно, воняет. Сидел на полу. Одна моя нога была прикована толстой цепью к скобе в стене.
Как собаку на цепь посадили, — мелькнула мысль. Я встал, прошелся по периметру, насколько позволяла длина цепи. Лязгнул метал, в оглушительной тишине особенно громко. Меня аж передёрнуло.
— Ты их хорошо рассмотрел? — спросил я Моню, — что они говорили?
