паспорт?
— Так копии же есть, — отец пожал плечами. — Ну и сверят, когда получать будешь.
— Отлично, пап, это просто отлично!
— Машина-то для чего понадобилась? Девчонок катать? — улыбнулся он. — Ты главное познакомить вовремя не забудь!
— Ладно, пап, — кивнул я.
Я сбросил кроссовки, прошёл в комнату. Тут стоял бежевый складной диван, напротив — комод с видедвойкой на нём. На диване спал Васька. Почувствовав мой взгляд, кот поднял голову, лениво посмотрел на меня, медленно моргнул и снова закрыл глаза.
Отец за эти две недели заметно изменился: плечи расправились, в глазах появилась какая-то целеустремлённость. Кажется, он даже помолодел. Правда, курить так и не бросил — судя по пепельнице, которую я нашёл на балконе.
— Как на работе? — спросил я.
— Да отлично всё, — кивнул отец. — Справляюсь вроде.
— Чем занимаетесь-то хоть?
Отец посмотрел на меня, потом улыбнулся и покачал головой.
— Так, разными вещами. Можно сказать, деловая контрразведка.
— Ясно, — кивнул я.
— Да ты проходи, мойся… есть точно не будешь?
— Разве что позже.
— Пап, ты же никому не говорил, куда и зачем перебрался?
— Ни в коем случае! — ответил он. — Меня даже бумагу заставили подписать, что не буду разглашать, где работаю.
— Серьёзное дело…
— Да, так и есть.
— А как машина себя ведёт?
— Да как-как… побегать пришлось, пока в ПТС новый движок вписал. Подмазать пришлось, — ответил отец.
Блин. Про эту деталь я и забыл — а ведь легко можно было попросить Вениамина Петровича об ещё одном одолжении… впрочем, может, так и лучше.
— С кроватями тут не очень, квартирка-то на одного, — сказал отец. — Я тебе раскладушку притащил. Если хочешь можешь на кухне лечь.
— Да, давай так, — согласился я.
Отец достал из кладовки раскладушку и отнёс её на кухню. Я расправил её и начал стелить постель.
— Пап, с курением надо решать что-то, — сказал я.
Отец тяжело вздохнул и сел на табурет возле кухонного стола.
— Я помню, что обещал, — сказал он. — Но Сашка, не получается. Там с мужиками… курят все. Выйти перетереть там… да и по делам тоже. Не смог я. Извини.
Я занял соседний табурет.
— Как думаешь, сколько тебе осталось? — спросил я.
— В смысле? Да чего ты в самом деле…
— Пап, я не шучу. Вот сам ты — как думаешь? Как чувствуешь.
Он снова вздохнул, потом закашлялся.
— Вот этот твой кашель — знаешь, что это такое? — спросил я. — Наверно, пока что нет. Это называется хроническая обструктивная болезнь лёгких, или ХОБЛ. Патологические изменения в твоих лёгких уже произошли. То есть ты уже никогда не будешь полностью здоровым, даже если бросишь прямо сейчас.
— Так может и бросать не стоит? — улыбнулся отец. — Страшилки все эти…
— Ты не ответил, — холодно сказал я. — Как ты сам думаешь?
— Да не думаю я! Сашк, заканчивай фигнёй страдать, ну правда…
— Шесть лет, пап, — сказал я, глядя ему в глаза. — Ты едва мой выпуск успеешь увидеть.
Выражение его лица изменилось. Он мне поверил. Наверно, и сам что-то такое чувствовал, глубоко внутри.
— Ты не можешь этого знать… — всё же попытался возразить он.
— Но знаю.
— Хорошо, — кивнул отец. — Я попробую ещё раз… но ты хотя бы знаешь, какая это пытка?..
— Я бросил, — напомнил я.
— Но ты и курил-то всего ничего… ты вообще сильно изменился, Сашка. Что с тобой случилось в лагерях?
— Я поумнел, пап.
Той ночью мне снова снилась Катастрофа. Оборона научного центра под Казанью, где находились образцы кодировщиков, с трудом добытые в центрах прорыва. Толпы инферналов, штурмующие наши позиции. Некоторые модификации было совсем новыми: летающие многоножки с клювами, спруты, способные к воздухоплаванию. Неприятные штуковины — могли заражать территорию на площади до пяти квадратных километров… помню то ощущение беспомощности, потому что настоящего оружия ведь не было — так, огнемёты да термобарические припасы, которые только и позволяли что выиграть немного времени.
В то время мы ещё не понимали сути и природы происходящего, не было никаких теорий и даже гипотез. Оставалось только считать отнятые у наступающего хаоса часы и минуты.
Впрочем, когда теория наконец-то появилась, выяснилось, что выхода действительно нет.
Я проснулся от кошмара и какое-то время лежал, слушая, как колотится моё сердце. Потом встал и подошёл к окну.
Кухня располагалась на той стороне дома, которая выходила на Осеннюю улицу. За ней начинался лес. Тёмные и местами жёлтые листья в свете ночных фонарей казались ошмётками шкуры какого-то диковинного животного.
Я открыл створку окна и дышал прохладным воздухом, постепенно успокаиваясь.
И тут за лесом в небо ударил прямой луч.
Сердце тут же снова бросилось в галоп; я в ужасе отступил вглубь кухни. Но тут луч повело в сторону, он описал полукруг и пропал.
Видимо, кто-то баловался с мощным фонариком ночью…
Да и не зима сейчас.
Очень похожие лучи появились на второй год СВО. Сразу в нескольких регионах страны фиксировали уходящие в небо многочисленные разноцветные световые столбы. Даже там, где, по идее, никаких следов деятельности человека не должно было быть.
Кто-то говорил о секретном оружии, способном ослеплять спутники. Кто-то о естественном погодном явлении.
Только на самом деле эти лучи были предвестниками Катастрофы.
Не стоило, совсем не стоило испытывать прототипы оружия, принцип действия которого был основан на кардинально новом способе воздействия на саму ткань реальности…
Я открыл холодильник, где обнаружил бутылку прохладой минералки «Ессентуки 17». С детства люблю эту воду, и отец тоже. Налил себе пол стакана, сделал пару глотков.
Что же меня так накрывать-то начало в последнее время? Вроде жизнь-то налаживается. Пока что я всё делаю совершенно правильно, без сбоев. Откуда это постоянно растущее внутри чувство тревоги?
Может, у меня развивается что-то вроде ПТСР? Учитывая, как я провёл предыдущие два года не удивительно… во время Катастрофы это не так заметно — там ты каждую секунду рискуешь расстаться с жизнью и привыкаешь. И вот: у меня получилось. Давление исчезло. Пружина начала распрямляться?
Не очень хорошо, если так — мне ещё реальный проблем с кукухой не хватало…
Я поставил бутылку на место и заглянул в комнату. Отец
